И подданные всё прибывали. Крысы — не меньше тысячи — живой бархатный ковёр, накрывший Иннира и сгинувший; завывающие тени; люди с глазами красными, как уголья; даже милая девчушка, состоявшая из мётел и паутины, спевшая для короля голоском, похожим на шуршание соломы — все пришли проститься с ним. Тянулись часы, ветер и дождь стегали по крышам снаружи покоя смерти, а внутри потрескивали на фитильках язычки пламени, и Баррик постепенно начал понимать — не весь глубинный смысл того действа, что разворачивалось перед ним, но кое-что о том, что значит быть одним из этого народа. Он увидел, что участники процессии не существовали в ней просто каждый сам по себе, как не были разрозненными и те слова и движения, которыми они выражали свою печаль. Напротив, это было собрание форм и звуков во времени, где каждый и отделён, и неотделим от других, как буквы в словах или слова в повести.

Время само было средой, и каким-то образом — это был лишь проблеск понимания, как крошечная рыбка в ручье, и попытаться схватить её означало лишь упустить её из виду — каким-то образом Народ, квары, жили во времени так, как никогда не жили смертные сородичи Баррика.

Они сразу были и его частью, и находились вне его. Они скорбели, но при этом и как будто говорили: "Вот, что есть скорбь, и вот какой она должна быть. Вот танец, и вот шаги. Сделать что-то из них больше или меньше, чем требуется, значит выдернуть их из времени, как рыбу из реки. Рыба тогда умрёт. Река станет менее прекрасной. Более ничто не изменится".

Наконец тонкие восковые свечи догорели. Зажгли новые, и это само по себе будто было ещё одной частью танца, ещё одним изгибом реки времени. Баррик позволил действу захватить его, раскрылся ему навстречу. Иногда юноша ловил себя на том, что знает, кто сейчас заговорит, кто запоёт, и кто молча исполнит свою печальную партию, кто они и что являют собой. Временами он забывался в странности происходящего, как в детстве, когда слушал ветер, завывающий среди дымовых труб и под черепицами крыш его родного дома, полностью отдавшись фантазированию о том, про что может быть эта песня, смысла которой, он знал, ему не понять никогда, охваченный одновременно с тем бесконечным отчаянием смертного, осознающего собственную ничтожность перед равнодушной бесконечностью ночи.

Наконец он выплыл на поверхность тьмы, в которой затихали песни и растворялись тени.

Огромный покой был пуст. Тело короля исчезло. Рядом осталась только королева.

— Где… где он…?

Сакри стояла и молчала, глядя на пустое каменное ложе, ещё сильнее напоминая статую, чей удел и есть безмолвие.

— Его сосуд… был возвращён. А истинная суть Иннира… он выбрал отдать свои последние силы, чтобы пробудить меня, и потому теперь и он, и его предки потеряны для нас навеки.

Баррик продолжал стоять, растерянный и не понимающий.

— И так мы на один шаг приблизились к концу всего, — продолжила Сакри, поворачиваясь к принцу, но едва ли видя его и обращаясь, скорее, к самой себе. — Какова в этом твоя роль, смертный? Что сказано в Книге про тебя? Возможно, ты назначен сохранить от небытия тень памяти о нас, чтобы, когда все мы навсегда исчезнем, смутный неясный призрак её тревожил умы победителей. Тревожим ли мы тебя? Имеешь ли ты хотя бы отдалённое представление о том, что разрушил?

“Такая яростная и такая яркая — словно пламя!” — зашептал голос внутри него, но Баррик слишком разозлился, чтобы обратить на него внимание.

— Я ничего не разрушал! — твёрдо возразил он. — Что бы мои предки ни сделали, ко мне это отношения не имеет — более того, оно стало и моим проклятием! И я пришёл сюда не по своей воле — меня послала ваша… дикобразная женщина, Ясаммез! — внезапно его замешательство частью рассеялось, будто кто-то стёр слой пыли со старинной блестящей вещицы. — Хотя нет, всё-таки по своей — по крайней мере, отчасти. Потому что этого хотел Джаир. Потому что король позвал меня, просил меня… понукал. Я вовсе не просился родиться, и уж точно не желал рождаться со сжигающей меня изнутри кровью кваров. Она почти свела меня с ума!

Выражение гладкого, нежного, как яичная скорлупка, лица не изменилось, но королева впала в долгое молчание.

— Она избрала тебя, разве не так, — моя драгоценная, моя любовь, первая из моего рода? — Сакри на шаг приблизилась к принцу, подняла руку и провела ею по лицу юноши. — Что она разглядела в тебе?

Хотя Сакри была не выше Баррика и тонка как тростинка, ему пришлось приложить все усилия, чтобы не отпрянуть от её прикосновения. Пальцы королевы на его лбу, как и поцелуй Иннира, были холодны и сухи.

— Желала ли Ясаммез лишь посмеяться над ним? Она никогда не любила моего мужа — не так, как я. Она думала, что Иннир слишком слаб духом для защитника Народа, что он слишком ратует за исполнение того, что должно, в ущерб тому, что необходимо.

“Но это одно и то же", — пробормотал кто-то в голове Баррика.

Королева отдёрнула пальцы от его лица, будто обжёгшись.

— Что это за шутка? — рука метнулась к нему вновь, быстрее нападающей змеи, и с неожиданной осторожностью легла поверх глаз, решительно нажимая на середину лба. — Что за шутка?

Мгновение — и Сакри отшатнулась, сделав первое из виденных принцем движение, не исполненное совершенной грации.

Глаза её расширились.

— Нет, это невозможно!

В этом месте древних знаний и освящённых временем ритуалов столь явное удивление испугало Баррика.

— Что? Почему вы так на меня смотрите?

— Он… он в тебе! Я чувствую его, но не могу коснуться!

Того, кто жил теперь внутри Баррика, её испуг ничуть не тронул, даже развеселил.

— Лорд сказал, что попытается передать мне Огнецвет.

— Нет! — ему показалось, что королева практически взвизгнула, но секунду спустя принц понял, что просто этот возглас разительно отличался по тону от прежней выверенно-спокойной речи. — Ты смертный! Отродье тех, кто лишил нас всего… кто убивал нас!

"Мы все дети и добра, и зла, какие произошли прежде нас".

"Иннир? Это вы?" — Баррик изо всех сил постарался ухватить мысль, но она опять исчезла.

Юноша понял, что королева стоит прямо перед ним, и взгляд её так пронзителен, что в лицо ей больно смотреть. Сакри сжала его руку — сжала неожиданно сильно.

— Что ты чувствуешь? Там ли он, мой брат… мой муж? Говорит ли он внутри тебя? А что Предшественники — чувствуешь ли ты и их тоже?

— Я… я не знаю… — и внезапно Баррик почувствовал, что нечто всплывает из глубины, и на мгновение его руки и ноги, его язык, его голова стали не его.

— Мы здесь, все мы, — произнесли его разум и губы, но сам Баррик в этом не участвовал. — Это не то, чего мы ожидали и многие из нас в замешательстве… многие заблудились. Никогда прежде Огнецвет не передавался так. Всё иначе…

Ощущение чужого присутствия схлынуло, и принц вновь стал хозяином своему телу, но знал — всё изменилось. Всё стало иначе и всегда теперь будет иначе.