соглашался ни на какое укрепление этого села, даже на обнесение его небольшим ровиком и валом для безопасности от зверей, как желали турки, и предложил турецким уполномоченным доложить об этой возникшей трудности визирю и султану. Иначе, заявил Украинцев, он терпеть не станет, будет просить себе отпуска и поедет к царю, не окончив переговоров.

«И думные люди, — отмечает „Статейный список“, — говоря меж-до собою тайно, немалое время задумались, и появились у рейзэфенди слезы, и с Александром говорил нечто по-турски всквозь слезы, а Александр и плакал и целовал… рейза, припадши в руку и в полу с великим унижением и покорностью». Маврокордато объяснил Украинцеву причины волнения рейз-эфенди: «Видит он, посланник, очевидно, и сам безо всяких пересказов, как на него, Александра, большой его товарищ, рейз-эфенди, осердился и озлобился и говорил с ним чуть не плача, выговоривал ему, Александру, что как-де он ни над собою и ни над ним, рейзом, не умилится и здравия не остерегает?» Рейз выговаривал Маврокордато за то, что тот втянул его в переговоры, убедив, что посланники охотно склонятся к миру без всяких лишних запросов; ему, рейзу, «терпеть в том деле больше невозможно, для того, что все салтанские ближние люди, а наипаче муфтии и казы-аскеры, сиречь законодержатели их, говорят ему, рейзу, непрестанно, что знатно-де они, посланники, провидели в них, думных людех, некакую уклонку, что по се число в восемь месяцев ничего междо ими полезного не сотворилось и за большое (т. е. за уступку Азова) малого (перевозного села) не могут выпросить. И такое-де подозрение он, рейз, не ведает, как с себя свесть». Дошло уже до того, что он хочет от порученного ему дела отказаться: пусть султан и визирь назначат договариваться с посланиками кого-нибудь другого, «а его-де мочи и силы, также и разума больше уже не стало». Он, Александр, услыша такие слова от рейз-эфенди, «не мог утерпеть, заплакал и уговаривал его, облобызая всячески, чтоб он еще потерпел и от того мирного дела прочь не отступался, авось либо-де они, посланники, рассудя в том малом деле, поступят с ними склонностью и желанию салтанова величества и великого везиря довольство учинят». В ответ на слова Маврокордато Украинцев заявил, что он видит и слышит, в какое они, думные люди, «пришли сумнение и печаль, как он, Александр, ему сказывал, и, если бы ему возможно было чем их повеселить и от печали обрадовать», он бы это сделал. Но «Богу известно, что и самому ему, посланнику, это новое затруднение между ними принесло немалую печаль и в сердце его скруху. И без того-де есть ему о чем печалиться, потому что заехано в дальнее государство, а ничего доброго меж-до ими по се время не сделано. И знатно-де в том некакое есть его, посланничье, несчастие. И чтоб он, Александр, те его слова ему, рейзу, сказал»[951]. Так оба главных представителя договаривающихся государств грозили бросить дело. К следующей конференции, однако, они успокоились, и переговоры продолжались.

XXI конференция 27 апреля началась с взаимного выражения удовольствия по тому поводу, что на нее съехались в добром здоровье все четверо уполномоченных, в том числе и Иван Чередеев, который пропустил по болезни несколько конференций, а Маврокордато не был также по болезни на предыдущей. Несмотря на это, конференция прошла с признаками большого раздражения с обеих сторон, была полна протестов, упреков и выражений неудовольствия и закончилась тем, что стороны разъехались даже не простившись. Дело шло об уступке России вместе с Азовом земель в кубанскую сторону: турки после долгих препирательств на предшествующих съездах соглашались на уступку земли на 8 часов езды, посланники требовали на 12 часов и сказали, что «они о тех часах с ними, думными людьми, договариваться со многою охотою ради, но нехотенье к тому идет от думных людей». Им, посланникам, из того, что они объявили, уступить и согласиться на меньшее чем 12 часов невозможно. «И всему свету, — иронизировали при этом посланники, — будет известно, что мирные переговоры будут прерваны за 4 часа земли». Турки сказали, чтоб «они, посланники, так жестоко не говорили, а поступали бы с ними во всякой любви». Александр Маврокордато согласился, наконец, на 10 часов, не имея на то, как он говорил, визирского разрешения и приняв эту уступку на свою ответственность. Посланники, однако, упорно требовали 12 часов. «И Александр говорил, — читаем далее в „Статейном списке“, — что уже он больше того и говорить и делать не может и товарищу своему объявлять того их, послан-ничья, прошения не будет для того: видит он того своего товарища (рейз-эфенди) в лице изменения и за объявление прибавочных двух часов (на которые согласился Маврокордато) лицом и словом к нему неприятна. И если-де ему еще говорить о прибавке, и он и наипаче отвратит от него лицо свое и говорить не станет». Турки упрекали далее посланников в том, что они на всех съездах вымогают все себе на пользу, ищут все чужого, а не прямого своего, а им не уступают ничего. Посланники протестовали и требовали, чтоб «впредь думные люди таких слов, будто они просят чужого, а не своего и что с их стороны никакой уступки нет, не говорили. Говорят они о своем, и уступка с их стороны немалая: раньше они просили к Азову много земли, а теперь просят малого — только на 12 часов». Турки нашли, однако, такую уступку (что посланники уступают султану из его же собственной земли) странной. «И то-де зело им является удивительно и досадно». Маврокордато говорил, что он «изо всех дней не видал такого нерадостного и печального дня, каков ныне им случается… Не токмо благодарения, но и доброго слова от них, посланников, им, думным людям, нет». Рейз-эфенди выражал удивление, почему посланники так упорно стояли за два часа земли. «И он, рейз, не может тому выдивиться, разве-де они на тех двух часах в тамошних местех сыскали серебреную руду или иное что?» Посланники, в свою очередь, заявляли, что им поступки турецких уполномоченных «зело удивительны», что 12 ча- сов они просят потому, что «бывает на свете равноденствие часов», что «стоять думным людям за такое малое дело стыдно» и что поступают они с ними, посланниками, «не по приятски грубо и упорно». В конце концов посланники согласились на предложенные турками 10 часов. Турки сделали примирительное заявление: «А хотя ныне междо ими какие противные слова и были, и в том бы они, посланники, досады на них не имели для того, что всегда при договорех на обе