Он выходит свободным человеком – все долги списаны, а взносы уплачены.

Пятница, 23 декабря

Том Пеллегрини сидит, словно Ахав, за углом стола для совещаний в кабинете полковника и таращится на своего белого кита.

Напротив, как ему кажется, сидит тот, кто зарезал Латонию Уоллес, хотя Рыбник не похож на детоубийцу – да и никогда не был похож. Стареющий торговец – собирательный образ Западного Балтимора; его скучный темный пиджак, мешковатые штаны и рабочие ботинки – заявление о тихой капитуляции, знакомое каждому рабочему человеку. Не так типична трубка в кармане куртки – этого Пеллегрини никогда не мог понять. Для жителя Уайтлок-стрит это эксцентричный жест, островок бунта посреди моря конформизма. У Пеллегрини уже не раз чесались руки схватить эту вонючую, тлеющую хрень и запустить куда подальше.

Сегодня он почти так и сделал.

На фоне стольких важных вопросов, которые предстоит решить, это мелочь, но для Пеллегрини теперь важны даже мелочи. Рыбнику нравится трубка – и уже только по этой причине он должен остаться без нее. Во время предыдущих допросов торговец в критические моменты просто молча затягивался, словно трубка – сама по себе ответ, и у Пеллегрини запах табака стал ассоциироваться с его невозмутимым спокойствием и безразличием. И вот, когда Рыбник тянется за кисетом уже через пять минут после того, как сел, Пеллегрини велит ему убрать трубку.

В этот раз все должно быть иначе. В этот раз старик должен поверить, что действительно побежден, что его мрачную тайну узнали раньше, чем он сам ее раскроет. Он должен забыть об остальных поездках в центр; его нужно лишить комфорта тех воспоминаний, а раз трубка – их часть, то нужно лишить и ее.

Изменится и все остальное, говорит себе Пеллегрини. Человек, сидящий по другую сторону стола, напротив Рыбника, – достаточное тому доказательство.

За месяцы подготовки к финальному столкновению концепция допроса как клинической науки стала для Пеллегрини религией, а компания «Интерротек Ассошиэтйс Инк.» – кастой жрецов. Он изучил как печатные пособия компании, так и ее историю успешных допросов в ходе различных военных и правительственных расследований, касавшихся безопасности, и в ходе уголовных следствий. Компания была хороша; так отзывались в сотрудничавших с ней департаментах полиции, когда он обращался к ним за рекомендациями. Сами сотрудники называли себя «специалистами, консультантами и издателями, посвятившими себя исследованиям, развитию и совершенствованию искусства допроса». Громко сказано, конечно, но Пеллегрини утверждал, что в деле Латонии Уоллес, как ни в каком другом, на первом месте стоит качество и точность этого последнего допроса.

На основе этого аргумента Пеллегрини грамотно составил служебный запрос о специалисте из компании, причем постарался сделать ударение на ее репутации, а не на мысли, будто балтиморскому отделу не хватает профессионализма. Сотрудничество с компанией стоило порядка тысячи долларов за выходные, и для такого нищего департамента, как балтиморский, – где в бюджет не закладывались деньги даже для оплаты уличных информаторов, не то что для сторонних подрядчиков, – просьба Пеллегрини была из ряда вон.

Лэндсман его, конечно, поддержал. Не из-за большой веры в науку, а просто потому, что Пеллегрини – старший следователь. Это его убийство, это он разрабатывал подозреваемого десять месяцев. На взгляд Лэндсмана, тут и говорить не о чем: его детектив имеет право действовать так, как сочтет нужным.

Капитан тоже проголосовал в пользу предложения, и записка Пеллегрини поднималась от золотой ленточки к золотой до самого восьмого этажа, где встретила на удивление слабое сопротивление. Дело Латонии Уоллес больше любого другого в этом году стало для всего департамента настоящим крестовым походом, и, похоже, в этом редком случае начальники испытывали те же чувства, что и детективы.

Деньги выделили. С «Интерротеком» связались, назначили дату. И неделю назад, и вчера Пеллегрини посещал Рыбника на Уайтлок-стрит, напомнив подозреваемому, что с ним может понадобиться переговорить еще раз в пятницу, и намекнув, что его сотрудничество обязательно.

И вот они начинают.

– Вы понимаете, почему вы здесь, – говорит человек по другую сторону стола. Его слова тихие, но жесткие, а голос каким-то образом умудряется передать противоречивые эмоции в каждом слоге: здесь гнев и сочувствие, неисчерпаемое терпение и неистовый порыв.

По мнению Пеллегрини, Гленн Фостер обладает настоящим талантом к ведению допросов, и детектив со спокойной душой дает ему возглавить атаку. Фостера, вице-президента «Интерротека» и признанного эксперта в ремесле допроса, преподнесли Пеллегрини чуть ли не как панацею – мастера, который работал с полицией на восемнадцати уголовных расследованиях и давал результат каждый раз. Его приглашал Пентагон для щекотливых допросов в связи с безопасностью; его расхваливали на все лады опытные прокуроры и детективы, работавшие с «Интерротеком».

Помимо наемного сотрудника Пеллегрини может рассчитывать и на новый рычаг давления. Теперь у него есть смола и обугленные опилки – практически полное совпадение пятен на штанах девочки с мусором из сгоревшего магазина Рыбника на Уайтлок-стрит. Это улика, и она лучше тех, что были в первых двух допросах.

С другой стороны, попытка Пеллегрини назвать магазин единственным логичным источником следов горения оказалась тщетной. Компьютерная проверка вызовов на поджоги и пожары в Резервуар-Хилле за последние несколько лет, которую он запросил два месяца назад, выдала около сотни адресов. Теперь, спустя столько времени после убийства, у Пеллегрини не было никакой возможности исключить многие точки или хотя бы проверить, какие из сгоревших зданий оставались таковыми в феврале. Одни отремонтировали; другие годами стояли заброшенными; третьи – небольшие постройки или части построек, где на пожары никого не вызывали, – могли даже не попасть в распечатку. Нет, в этом допросе рычагом давления был только химический анализ и больше ничего. И все же правильный рычаг может перевернуть землю.

Когда запрос о проведении допросной экспертизы был одобрен, Пеллегрини дал себе зарок: если провалится и эта встреча, он наконец закроет папку, зная, что сделал все мыслимое и немыслимое. Сказал себе, что не будет повторных обвинений, что он оставит это сволочное дело в ящике стола и вернется в ротацию – в этот раз по-настоящему, – и будет трудиться над убийствами. Больше никаких Теодоров Джонсонов. Больше никаких Барни Ирли. Он сказал это и себе, и Лэндсману, но все же был настроен оптимистичнее, чем показывал: на самом деле ему не верилось, что этот финальный натиск на Рыбника ни к чему не приведет. С ними опытный мастер допроса – человек, который преподает криминологию в университетах и читает лекции в полицейских академиях по всему миру. У них есть химический анализ. И после стольких месяцев