отчетов со встречи с экстрасенсом, которую Пеллегрини организовал в надежде, что сверхъестественные следственные методы помогут лучше обычных стратегий, – все это теперь присоединилось к вороху других бумаг в папке Латонии Уоллес.

Пеллегрини считает, что правда на его стороне: одного чутья недостаточно, эмоции мешают точности. Уже дважды копы загоняли Рыбника в звукоизолированные комнаты, дважды полагались на свои таланты и инстинкты и дважды тот в итоге возвращался домой в патрульной машине Центрального района. И все же без чистосердечного признания это расследование никуда не придет, знает Пеллегрини. Свидетели никогда не появятся, если вообще существуют. Место убийства так и не будет найдено. Вещдоки так и не материализуются.

В своем последнем шансе допросить Рыбника старший детектив по делу Латонии Уоллес возлагает все надежды на разум и науку. Лэндсман может расколоть еще хоть двадцать подозреваемых так же, как убийцу Эрнестины Хаскинс, – Пеллегрини это не волнует. Он читал, изучал материалы и тщательно проанализировал предыдущие допросы их главного подозреваемого. В глубине души он верит: должна же быть какая-то определенность, должен быть какой-то метод, как вытянуть признание из виновного с помощью некой алгебры, которую балтиморские детективы еще не освоили.

И все же месяц назад, когда Пеллегрини ковырялся со вторым непредумышленным огнестрелом, Лэндсман снова доказал, что для детектива осторожная рациональность часто бесполезна. Тогда сержант тоже какое-то время держался в стороне, тихо дожидался за кулисами, пока его детектив выслушивал от трех людей три разных объяснения выстрела, убившего подростка из племени ламби[80]. По словам свидетелей, они пили пиво, играли в видеоигры в гостиной. Вдруг в дверь квартиры постучали. В открытой двери показалась рука, а затем в ней появился пистолет. После чего раздался один необъяснимый выстрел.

Пеллегрини заставлял двух подростков снова и снова повторять свои версии, выискивая на их лицах подсознательные признаки обмана, как учат в руководствах по допросам. Он заметил, что один парень во время ответа стрелял глазами вправо: по учебнику выходило, что он, скорее всего, врет. Второй отодвинулся, когда Пеллегрини к нему приблизился: судя по книжке – это интроверт, свидетель, на которого нельзя давить слишком сильно.

Пеллегрини под присмотром сержанта работал над их версиями, улавливая нестыковки и толкая их к новой очевидной лжи. Терпеливая и методичная работа, которая ни к чему не привела.

После полуночи Лэндсман вдруг решил, что с него хватит. Он затащил жирного прыщавого пацана к себе в кабинет, грохнул дверью и в ярости развернулся к нему, опрокинув со стола лампу. Та разбилась о линолеум, подросток испуганно отшатнулся, ожидая града ударов, которых так и не последовало.

– ВЫ МЕНЯ УЖЕ ЗАЕБАЛИ!

Пацан в ужасе уставился в стену.

– ТЫ СЛЫШАЛ? ВЫ МЕНЯ ЗАЕБАЛИ. КТО ЕГО УБИЛ?

– Не знаю. Мы не видели…

– ТЫ ЛЖЕШЬ! НЕ СМЕЙ МНЕ ЛГАТЬ!

– Нет…

– ТВОЮ МАТЬ! Я ЖЕ ПРЕДУПРЕДИЛ!

– Не бейте меня.

Друг толстяка и третий свидетель, черный подросток из Юго-Восточных проджектов, слышал все, сидя в аквариуме. И когда Лэндсман примчался по коридору к нему для второго блицкрига, худший страх овладел пацаном. Детектив схватил его, швырнул в кабинет лейтенанта и начал орать благим матом. Все было кончено через полминуты.

Вскоре вернувшись к себе в кабинет, Лэндсман снова взялся за толстяка.

– Кончай врать. Твой приятель тебя сдал.

Тот просто кивнул, чуть ли не с облегчением.

– Я не хотел стрелять в Джимми. Пистолет сам выстрелил. Честно, он сам.

Лэндсман угрюмо улыбнулся.

– Вы лампу разбили, – сказал подросток.

– Ага, – бросил Лэндсман, уходя. – Ты только подумай.

Снаружи, в допофисе, Пеллегрини встретил сержанта улыбкой и взглядом, в котором сквозило сожаление.

– Спасибо, сержант.

Лэндсман пожал плечами и улыбнулся в ответ.

– Знаешь, – сказал Пеллегрини, – если бы не ты, я бы с ними все еще беседовал.

– Брось, Том. В конце концов, ты бы поступил так же, – ответил Лэндсман. – Ты был к этому близок.

Но Пеллегрини неуверенно промолчал. Время от времени Лэндсман учит истине, кажущейся противоречием, тревожным противовесом методичным поискам эмпирических ответов. Его урок гласит: науки, скрупулезности и точности мало. Нравится Пеллегрини или нет, но хороший детектив рано или поздно должен спустить курок.

Четверг, 22 декабря

Новогоднее поздравление в стиле балтиморского отдела убийств – пенопластовый Санта-Клаус, приклеенный скотчем к двери допофиса, чей лоб изуродован глубокой кровавой раной от выстрела в упор. Рану проделали перочинным ножичком, кровь нарисовали красным фломастером, но задумка более чем ясна: «Слышь, Санта. Это Балтимор. Ходи с оглядкой».

Ким, Линда и другие секретарши шестого этажа развесили вдоль металлических перегородок главного офиса одинокую красно-золотую мишуру, расставили картонных оленей и принесли леденцы. В северо-восточном углу офиса стоит елка, скупо украшенная в этом году, но хотя бы обошлось без цинизма, как раньше. А то несколько лет назад парочка детективов достала из папок фотографии из морга – в основном снимки мертвых наркодилеров и наемных убийц. Аккуратно поработав ножницами, детективы отделили изрешеченные тела от заднего фона и, преисполненные рождественским духом, наклеили им на плечи нарисованные крылышки. В каком-то смысле даже трогательно: такие хардкорные игроки, как Сквики Джордан и Авраам Партлоу, висели на полиуретановых ветках с совершенно ангельским видом.

Даже искренние украшения выглядят жалко и обреченно в месте, где слова «и на земле мир, в человеках благоволение»[81] не имеют никакой связи с тем, с чем приходится работать. В день рождения святого люди, расследующие убийства, явно не спасены – они застряли в обычной череде огнестрелов, ножевых и передозировок. Впрочем, группы, трудящиеся в сочельник на сменах с четырех до полуночи и с полуночи до восьми, эту важную дату хоть и не празднуют, но как минимум признают. Почему бы и нет, все-таки подобную иронию следует как-то отметить.

На прошлое Рождество не было особого беспредела – только пара огнестрелов на западной стороне. Зато два года назад разрывались все телефоны, а три года назад тоже царил настоящий ад – два бытовых убийства и серьезная перестрелка, из-за которых группа Нолана работала до самого рассвета. В то Рождество свежая смена, пришедшая пораньше, обнаружила, что ребята Нолана пали жертвой странной праздничной лихорадки и разыгрывают в главном офисе праздничные убийства.

– Сука! – кричал Нолан, наставив палец на Холлингсворта. – В прошлом году ты дарил мне то же самое… БАХ!

– Сволочь, у меня уже есть тостер, – Холлингсворт в свою очередь наставил палец на Рикера. – БАЦ!

– Ах так? – сказал Рикер и выстрелил из пальца в Нолана. – А ты в этом году снова спалил начинку!

Причем их маленькие драмы не такие уж пародийные: в легендарную рождественскую