нашему благополучию, не покончив с вами тогда, когда мне можно было только предоставить природе действовать за меня, в тот момент, когда кислород являлся для меня столь неоценимым сокровищем!.. Поймите же, господа, что один этот поступок мой уже ручается вам за будущее, являясь несомненным доказательством, опровергающим ваши предположения. Помните, что я не для того даровал вам жизнь, уделяя вам часть нашей пищи и воздуха, чтобы, в конце концов, все же отдать вас в руки смерти, – короче и разумнее было бы сделать это сразу, – нет, я делал это для того, чтобы, вернувшись на Землю, предать вас в руки правосудия! Успокойтесь же, господа, на этот счет! Вы вернетесь в Судан вместе со мной, как и все остальные «изгнанники Земли», очутившиеся здесь, на Луне. Я не ручаюсь вам, что жизнь ваша там будет устлана розами, и что вы будете кататься там, как сыр в масле, но вы, во всяком случае, вернетесь на Землю!

Заключенные слушали эти слова в мрачном безмолвии, угрюмо глядя себе под ноги, и затем в продолжение некоторого времени, казалось, как будто несколько успокоились. Но, согласно докладу Виржиля, вскоре они снова стали предаваться прежним мыслям и приходить в уныние от грозившей им, по их мнению, ужасной участи. Теперь, однако, решено было не обращать на них более никакого внимания. Что можно было сделать против того, если эти низкие души никак не могли верить в благородство и добрые чувства других и мерили всех на свой аршин? К чему было стараться побороть в них такой печальный и, по-видимому, неизлечимый недуг?!

Между тем нисхождение Луны продолжало быстро продвигаться вперед. Оно шло уже семьдесят два часа, и каждую минуту диаметр земного шара увеличивался на г лазах наших путешественников. Теперь Земля представлялась обитателям обсерватории в виде громаднейшего шара светлого оттенка, на фоне которого материки вырисовывались желтоватыми пятнами среди морей и океанов синевато-стального цвета.

При этом круговращательное движение Земли было настолько заметно, что можно было видеть даже простым, невооруженным глазом различные страны земного шара, появлявшиеся поочередно на восточном краю земного диска и проходившие, словно облачка, по его поверхности, чтобы исчезнуть на другом краю диска.

– Право, это напоминает картины волшебного фонаря, в которых фигуры, появляясь с правой стороны исчезают или скрываются в левой! – заметила Гертруда Керсэн.

Действительно, это было прелестное зрелище. В телескопе различные страны земного шара вырисовывались со всеми подробностями; можно было совершенно ясно различать на них горы, леса, моря, озера, а в полярных странах – льды и снега! Иногда тоненькая, змейкой извивающаяся нить, не толще волоска, позволяла угадать Миссисипи или Амазонку, или какая-нибудь крошечная точка, точно на маленькой географической карте, обозначала какой-нибудь большой фабричный и промышленный центр.

Особенно легко было узнать Париж по его местоположению и своеобразному очертанию. Отсюда он казался маленькой коричневой точкой, величиною с крыло мошки.

Но вскоре густые облака, скопившиеся, вероятно, под влиянием усиленного притяжения Луны, скрыли от глаз любопытных зрителей все эти подробности. Тем не менее земной шар все же сохранял свой характерный, своеобразный вид; диск его рос и увеличивался по-прежнему, но теперь получал какой-то легкий воздушный вид, как бы утрачивал свою плотную определенную форму и казался окутанным хлопьями легкой белой ваты.

С наступлением сто двадцатого часа нисхождения Луны, что составляло конец пятых суток, положение Земли между Солнцем и Луной было уже настолько ощутимо на Луне, что произвело положительную, настоящую ночь, длившуюся без малого семь часов. Эту ночь никак нельзя было назвать затмением, так как это отнюдь не было мгновенным или временным сокрытием известной части солнечного диска, а окончательным, полным его исчезновением за громадным черным щитом, заслонявшим целую сторону горизонта.

Когда Солнце появилось снова, то облака, окутывавшие землю, как бы разорвались на мгновение, – и в эту то образовавшуюся во внешних покровах земли проруху, если можно так выразиться, Норбер Моони ясно увидел, с помощью своего телескопа, море, усеянное судами; это было Средиземное море. Воды его казались такими прозрачными, такими светлыми, что ясно Можно было видеть не только острова, но даже весь рельеф дна его, между Сицилией, Сардинией и Тунисом.

Но вскоре густая пелена облаков снова окутала Землю, и видение разом исчезло.

Срок нисхождения Луны к Земле близился к концу. Пора было подумать и позаботиться о последних приготовлениях для окончания этого удивительного путешествия, о котором никто даже никогда не мечтал.

Норбер Моони, при содействии доктора Бриэ, Виржиля и Каддура, стал подымать парашют, который только того и ждал.

Посреди эспланады уже около трех недель возвышалась внушительных размеров железная арматура, надежно укрепленная в почве пика Тэбали. Она представляла собою по внешнему виду классическую форму триумфальной арки, на которой вместо фронтона красовалась стальная полированная ось, вращавшаяся легко и свободно между двумя основательно смазанными шарнирами.

От этой оси спускался канат для подвешивания парашюта, вокруг которого змейкой обвивался тоненький электрический провод, сообщавшийся с главным центральным двигателем, регулирующим действие и силу магнита.

Горизонтальный нож, или гильотинка, укрепленный на высоте поднятой руки человека, был приспособлен так, что при легком нажатии приводящей его в движение пружины разом должен был перерезать начисто и канат, на котором висел парашют, и электрический провод.

При этом одновременно и парашют отделялся от своей арматуры, или железных лесов, и магнетическое действие скалы Тэбали мгновенно прекращалось. Но на этот раз секрет сложного механизма не был известен решительно никому, кроме самого Норбера Моони. О желал до последнего момента оставаться полным господином всех малейших эволюции этого механизма и не доверять никому успех этого предприятия, столь важного для всех участников, не желая ничего предоставить на долю случая.

Парашют, состоящий из заранее заготовленных полотнищ особой шелковой ткани, хранившихся в складах обсерватории, и собранный и сшитый под руководством и при деятельном участии Гертруды Керсэн, ее усердными помощниками, Фатимой и Виржилем, представлял собою круг, напоминающий споротую обтяжку зонтика, имевшую в поперечнике около тридцати метров, то есть приблизительно пятнадцать сажень. В середине он имел большое круглое отверстие, куда проходили канаты, на которых держался парашют, туго натянутый на разборный стальной остов и напоминавший остов большого дождевого зонта. Остов этот был устроен таким образом, что мог во всякое время, по мере надобности, быть разобран по частям, которые затем можно было сбросить и облегчить парашют, как только окружающий воздух окажется достаточно плотным для поддержания парашюта в надлежащем виде, без помощи стальных пружин.

Корзинка, подвешенная на шелковых шнурах к краям, парашюта, состояла из легкой деревянной круглой платформы, имеющая два метра в диаметре