В 1938 году был арестован и осуждён на «перековку» в исправительно-трудовом лагере Казахстана и полиграфист Александр Михайлович Сахаров (тот самый, что за свой счёт издал «Пугачёва» Сергея Есенина).

А следствие по делу Иванова-Разумника всё продолжалось. Он него ждали «чистосерденых признаний», но их всё не было.

Больше года энкаведешники вели следствие по делу писателя Бруно Ясенского. 17 сентября 1938 года по обвинению «в участии в контрреволюционной террористической организации» Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания. В тот же день писателя расстреляли. По другим версиям Ясенского приговорили к 15 годам исправительно-трудовых лагерей, и он умер во время пути на Колыму. Его жену, Анну Берзинь, приговорили к 8 годам лагерей («за связь с польской разведкой»),

29 сентября Берия возглавил Главное управление государственной безопасности (ГУГБ НКВД СССР), а Меркулов стал его заместителем.

Давно уже опубликована докладная записка председателя Верховной коллегии Верховного суда СССР Василия Ульриха заместителю наркома внутренних дел СССР Лаврентию Берии, написанная 15 октября 1938 года:

«За время с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями коллегии в 60 городах осуждено: к расстрелу – 30514 человек, к тюремному заключению – 5643 человека. Всего 36157».

Вспомним и Семёна Григорьевича Гендина, одного из ответственных гепеушников, прибывшего в квартиру, в которой жил Маяковский, сразу после самоубийства поэта. Осенью 1938 года Гендин был старшим майором госбезопасности, исполнял обязанности начальника Разведуправления РККА, а 7 октября его утвердили членом Военного совета при наркоме обороны СССР. Но наступило 22 октября, и Гендина арестовали.

А 16 октября «Правда» напечатала статью «Легкомысленное обращение с историческими фактами», в которой громилась пьеса Ильи Сельвинского «Рыцарь Иоанн» о предводителе крестьянского восстания в начале XVII века Иване Исаевиче Болотникове.

Проблемы в тот момент появились и у одного из руководителей Главного управления государственной безопасности. По воспоминаниям Рэма Всеволодовича Меркулова, сына заместителя Берии, в октябре 1938 года его отец несколько ночей не спал и сказал жене:

«Сталин дал мне поручение, выполнять которое мне очень не хочется, но… придётся».

Это «поручение» вождя заключалось в том, что ГУГБ НКВД предстояло принять под свой контроль секретнейшую лабораторию, которая занималась разработкой ядов и ставила свои эксперименты на заключённых, приговорённых к смертной казни. Всеволоду Меркулову пришлось разрабатывать и утверждать положение о том «ядовитейшем» отделе.

Эта лаборатория появилась в НКВД уже давно – ещё в 1926 году (после смерти Феликса Дзержинского) новый нарком ОГПУ Вячеслав Менжинский распорядился включить её в состав своего ведомства. Потом тщательно засекреченную лабораторию ядов и наркотиков подчинили группе Якова Серебрянского («группе Яши»). Перед сотрудниками лаборатории была поставлена задача: создавать яды, которые воздействовали бы на человека так, чтобы его смерть выглядела вполне естественной (как от какой-то болезни).

Тогда считали, что секретная лаборатория будет готовить отравляющие вещества для зарубежных врагов советской власти. Но в середине тридцатых годов вдруг оказалось, что и в самой стране Советов пребывает неимоверное множество «врагов». Отравляющие вещества стали предназначаться и для них. Надо полагать, что ядом, доставленным из этой лаборатории, 17 февраля был отравлен Абрам Слуцкий, отмечавший в служебном кабинете своё назначение наркомом внутренних дел Узбекистана.

Осенью 1938 года из одной секретной лаборатории сделали две: бактериологическую (её возглавил доктор биологических наук Сергей Николаевич Муромцев) и токсикологическую («Лабораторию – X»), занимавшуюся изготовлением ядов (её возглавил врач Григорий Моисеевич Майрановский).

25 октября 1938 года жене «всесоюзного старосты» Екатерине Ивановне Калининой, как написано во многих её биографиях, позвонили по телефону в Кремль и пригласили в ателье на примерку нового платья. Ничего не подозревавшая Екатерина Ивановна отправилась туда, и была арестована.

А вот как рассказывала об этом сама Екатерина Калинина (на допросе, состоявшемся 11 декабря 1953 года):

«В 1938 году под предлогом осмотра мебели, которую я собиралась приобрести, меня на автомашине вывезли из Кремля, где я проживала, а около памятника Минину и Пожарскому в эту машину сел также неизвестный мне человек в форме сотрудника НКВД. Я была доставлена в здание НКВД на Лубянской площади, где этот сотрудник и объявил, что я арестована, после чего меня и поместили в одиночную камеру внутренней тюрьмы».

Ночью Калинину повели на допрос, где в грубой форме ей было предъявлено обвинение в антисоветской деятельности, в шпионаже, а также в связях с троцкистами и правыми. Стали требовать «показаний». Но арестованная ни в чём признаваться не стала.

Екатерина Калинина:

«Следователь Иванов (его фамилию я узнала впоследствии)… мне прямо заявил, что всё равно меня заставят дать показания о шпионской работе, и для этого органы НКВД располагают достаточными средствами».

Такие допросы (каждую ночь!) продолжались в течение полутора месяцев.

Лев Разгон в книге «Непридуманное» написал:

«Мы уже знали, что Сталин, при всём своём увлечении передовой техникой, не расстаётся со старыми привычками: у каждого из его соратников обязательно должны быть арестованы близкие. Кажется, среди ближайшего окружения Сталина не было ни одного человека, у которого не арестовывали более или менее близких родственников. У Кагановича одного брата расстреляли, другой предпочёл застрелиться сам; у Шверника арестовали и расстреляли жившего с ним мужа его единственной дочери – Стаха Ганецкого; у Ворошилова арестовали родителей жены его сына и пытались арестовать жену Ворошилова Екатерину Давыдовну… Этот список можно продолжить… И ничего не было удивительного в том, что арестовали жену и у Калинина».

В том же октябре 1938 года Фёдора Раскольникова вызвал советский полпред в Париже Яков Суриц и заверил его, что у советского руководства нет к нему никаких претензий кроме «самовольного пребывания за границей», и что, если он вернётся на родину, ему ничего не угрожает. Но Раскольников возвращаться не торопился.

2 ноября 1938 года Александр Щербаков стал первым секретарём Московского обкома ВКП(б), сменив на этом посту арестованного 20 октября и уже признавшегося во всём, в чём его обвиняли, Александра Ивановича Угарова. Допрашивали бывшего секретаря Московского обкома Лаврентий Берия и Богдан Кобулов. Сын Угарова Сергей много лет спустя написал:

«Врагу не пожелаю пережить то, что я пережил, читая на Лубянке протоколы допросов отца… На первом он все обвинения отрицает. На втором – через сутки! – всё признаёт. Что случилось за это короткое время? Какие круги ада прошёл мой отец?»