В этот же день поэт Илья Сельвинский встречался и беседовал с поэтами национальных советских республик. Он всё ещё продолжал считать, что поэт – это учитель своего народа. Поэтому и произнёс несколько фраз, которые сам назвал аксиомами:

«1. Из двух одинаково пишущих поэтов один является лишним.

2. “Хороший” стих – это стих плохой. Поэзия, как дисциплина в войсках, обязана быть отличной.

3. Большой поэт отличается от маленького не тем, что большой пишет хорошо, а маленький похуже. Тютчев и Фет писали получше Некрасова, но Некрасов неизмеримо выше. У Гёте много плохих стихов, Байрон у английских снобов считался седьмым по счёту поэтом (после Шекспира, Чосера и так далее).

Маленький поэт тоже должен писать правильные стихи, ибо второй сорт поэзии не только никому не нужен, но и просто вреден, так как извращает вкус народа…

Что отличает поэта от непоэта? То же, что отличает творчество от труда: творчество – это всегда открытие неведомого, труд же – это всегда производство вещей, уже кем-то когда-то произведённых…

Одержимость создаёт поэта. Всё остальное – красноречие».

Но для того, чтобы быть поэтом, надо было находиться на свободе. Находившийся на свободе Борис Ефимов, брат арестованного Михаила Кольцова, потом написал:

«Да, я был на свободе, но полностью отстранён от работы в печати. Завидев на улице кого-нибудь из знакомых, поспешно переходил на другую сторону, чтобы не ставить их в неловкое положение необходимостью здороваться с братом “врага народа”. С понятной горечью прочёл я текст Указа о награждении орденами большой группы писателей, из которого, разумеется, был своевременно вычеркнут Михаил Кольцов, занимавший в нём поначалу почётное место».

А за тридцать лет до того, как занять весьма «почётное место» в рядах советских писателей, Михаил Кольцов напечатал в киевской газете «Вечер» (6 декабря 1918 года) статью «Никаких двадцать», в которой говорилось:

«У большевиков “Никаких двадцать” служил в комиссарах. Носил фронтовой френч. Беспощадно расстреливая буржуев, носил золотые кольца на всех десяти пальцах заскорузлых рук…

Он гуляет между нами, не обращая на нас никакого внимания… Но пусть, на горе нам, прорвётся какая-нибудь плотина, сломается что-нибудь в непрочных механизмах, охраняющих наши тела и спокойствие, и опять мы увидем у своих лиц близко-близко озверелую морду городского дикаря, горилл в пиджаке, необузданной и дикой черни».

Михаил Кольцов как в воду глядел, написав это. Оказавшись в качестве заключённого на Лубянке, он чуть ли не каждый день стал видеть перед собой «озверелую морду» следователя-энкаведешника, требовшего от него «признаний».

В январе 1939 года Особое совещание при НКВД приговорило лефовку Ольгу Третьякову к 5 годам исправительно-трудовых лагерей.

И тут вспоминается подсчёт, сделанный Аркадием Ваксбергом:

«Из двадцати семи человек, подписавших некролог Маяковского в „Правде“, расстреляно будет одиннадцать: по тогдашним временам ещё не самый худший процент…»

О самом Маяковском и о тесно связанных с ним Бриках мудрый писатель Юрий Карабчиевский высказался так:

«Брики уцелели только благодаря его славе, он же сам уцелел только благодаря своей смерти».

2 февраля 1939 года комбриг Иван Проскуров, которому через две недели (18 февраля) должно было исполниться 32 года, получил звание комдива (генерал-лейтенанта).

Льва Гумилёва, сына Анны Ахматовой, зимой 1939 года привезли в Ленинград. И вновь начались допросы (его обвиняли в террористической деятельности). Дали пять лет лагерей. Наказание отбывал в Норильске.

Пришло время вспомнить и гепеушницу Лизу Горскую (Елизавету Розенцвейг), ту самую, которая в 1929 году была послана к Якову Блюмкину, чтобы выведать, не общается ли он с Троцким. Горская, как мы помним, всё выведала и сдала Блюмкина чекистам, приехавшим его арестовать. После этого Лиза вернулась к своему мужу Василию Зарубину, тоже служившему в ОГПУ и к тому моменту легализовавшемуся в Дании. Из Дании супруги Зарубины переехали во Францию, где у них родился сын. А 13 февраля 1939 года начальник Иностранного отдела НКВД подписал характеристику, в которой говорилось:

«В целях освежения аппарата отдела считал бы целесообразным откомандировать Зарубину-Горскую в распоряжение отдела кадров НКВД СССР».

И Елизавету Зарубину отозвали в Москву.

20 февраля был арестован Игорь Михайлович Кедров, следователь НКВД с 15-летним стажем. Его обвинили в шпионаже и дискредитации политики ВКП(б).

А гражданская война в Испании тем временем приближалась к концу. Но для того чтобы получить смертельную пулю совсем не обязательно было ехать в Гренаду или в Мадрид – расстрельщиков и в родной стране было предостаточно.

22 февраля 1939 года Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела дело Семёна Григорьевича Гендина (того самого гепеушника, который примчался на квартиру Маяковского и забрал с собой пистолет, которым поэт застрелился). В своё время Гендин был дважды объявлен почётным работником ВЧК-ГПУ, его награждали орденом Ленина, орденом Красного Знамени (дважды), медалью «20 лет РККА» и боевым оружием (тоже дважды). Но награды его не спасли, и он был приговорён к смертной казни, а на следующий день расстрелян.

Поэта Николая Алексеевича Заболоцкого в феврале того же года приговорили к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. От расстрела его спасло то, что он ни в чём, что от него требовали следователи, так и не сознался. Отбывать срок Заболоцкого отправили в концлагерь под городом Комсомольском-на-Амуре.

25 февраля бывшего генерального секретаря ЦК комсомола Петра Ивановича Смородина приговорили к смерной казни и в тот же день расстреляли. О жене Смородина Алёне Андреевой написал Борис Бажанов (у него с нею был роман в середине 20-х годов):

«Бедная Алёша попадает в мясорубку вместе с ним и заканчивает свою молодую жизнь в подвале ГПУ. Дочка их Мая – ещё девчонка, расстреливать её рано, но когда она подрастёт после войны (кажется, в 1949 году), и её ссылают в концлагерь (оттуда она выйдет всё же живой)».

В тот же день (25 февраля) был приговорён и расстрелян бывший первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Александр Иванович Угаров. Расправившись с ним, Сталин избавился ещё от одного человека, который (будучи вторым секретарём Ленинградского обкома партии) мог располагать точными сведениями о том, кто был заказчиком убийства Кирова.

26 февраля 1939 года были приговорены к смертной казни и расстреляны кремлёвские вожди (признавшиеся во всем, в чём их обвиняли): бывший член политбюро Станислав Викентьевич Косиор, бывший член политбюро и нарком финансов СССР Влас Яковлевич Чубарь и бывший кандидат в члены политбюро Павел Петрович Постышев.

Тем временем приближался XVIII съезд ВКП(б), который было намечено открыть в начале марта. Писатель Гелий Клеймёнов в книге «Правда и неправда о семье Ульяновых» о той поре написал: