Время шло. Сейчас они все выйдут из больницы, рассядутся по «Икарусам», выедут из города, и начнется штурм. В автобусы будут стрелять из автоматов и гранатометов, боевики станут ими – заложниками – прикрываться, в окна полетят пули и гранаты. Воображение ворочало в ее голове тяжелыми картинками. Между ней и штурмом, между ней и смертью – оставалось время, которое еще давало ей шанс передумать. Шанс больший, чем семьдесят процентов, обещанных спецназом. Но ехать надо. Надо.

– Я так и знал, что ты поедешь, – улыбнулся Басаев.

Она присела на корточки рядом с матрасом. Ей в грудь посмотрело дуло автомата на плече у Басаева. Кто-то из фотографов щелкнул их вместе. На снимке Наташа с фотоаппаратом под мышкой, из уха у нее торчит вата. Улыбаясь, она смотрит в объектив, а Басаев скосился на нее и, как добрый дядюшка, улыбается усами из-под панамы. Когда Наташа возьмет в руки этот снимок, отпечатанный на глянце, из одного ее глаза на нее посмотрит Деми Мур, а из другого – страх всех трех сортов. Улыбкой фотоаппарат не проведешь.

– Можно я поеду в одном автобусе с вами? – спросила она у Басаева.

– Нет, – ответил Басаев. – Со мной поедут другие журналисты. Ты будешь в седьмом автобусе.

– Можно я поеду в вашем автобусе?

– Нет. Ты меня уже несколько раз снимала. Дай возможность другим.

– Можно я поеду в вашем автобусе?

– Ты со мной не поедешь.

– Можно я поеду в вашем автобусе?

– Еще одно слово, и ты никуда не поедешь.

Он по-прежнему говорил негромко, монотонно растягивал слова, особенно гласные в них. В его голосе не было угрозы, но послышалось в нем что-то зацепившее ее за низ живота. Она быстро вскочила, схватила свою сумку и вместе со всеми пошла к автобусам.

Асланбек Большой посадил ее в седьмой автобус, на место у окна. На головки красных бархатных сидений были надеты грязно-белые чехлы, которые почему-то ассоциировались у Наташи с медицинскими халатами. Ей захотелось шариковой ручкой подписать чехол своего сиденья – «Здесь была я – Наташа Медведева. 19.07.95». Водителями автобусов были заложники – добровольные, из буденновского таксопарка.

Пекло. Железо машин набрало в себя жар и теперь отдавало его пассажирам. Ее волосы под повязкой намокли, бинты сильно давили на голову. Так заложники просидели часа два, пока в автобусы загружали раненых боевиков, еду, воду и медикаменты. Колонну замыкал рефрижератор. В него боевики заносили трупы своих – целые или фрагменты. В четырнадцать двадцать завели моторы. Женщины из провожавших заголосили. Над людской толпой повис плач и причитания «Господи, да что же это делается?» и висели вот так какое-то время, но пассажирам автобусов они были уже не слышны.

Ехали по пыльному потрескавшемуся асфальту. Мимо убитого солнцем пейзажа Ставропольского края. Мимо небольших населенных пунктов. Электрические провода протыкали горячее небо и напоминали Наташе могилы шахидов – высокие пики, которые стали появляться на кладбищах Чечни после того, как началась война.

Сидящий рядом боевик навалился на Наташу потным плечом. Рожок его автомата упирался ей в ногу. Она была обездвижена – не могла пошевелиться, не могла почесаться, а потное тело чесалось.

В окне Наташа увидела человека, прятавшегося за электрическим столбом. Первая мысль – спецназ, и горячий пот выступает из каждой поры. Нет, обычный человек, местный житель. На всем пути по Ставропольскому краю им постоянно будут встречаться люди, одиноко стоящие за столбами и провожающие колонну взглядом. Наверное, несколько веков назад вот так же смотрели вслед обозу, увозящему из города умерших от чумы.

«Но мы еще живы, живы», – говорила про себя она.

На одном участке пути на обочину вышли человек тридцать – мужчин и женщин из соседних деревень, а может быть, это были родственники тех заложников, которые сейчас ехали в колонне. Они молча стояли у дороги, махали руками, как в замедленной съемке, провожая их в последний путь и еще при жизни отдавая им дань памяти. Одна Наташа упрямо верила в то, что уже получила свое – если бы смерть хотела ее забрать, то сделала бы это позавчера.

Железная крыша раскалилась. Грудь сидящего рядом боевика была схвачена пулеметной лентой, от соприкосновения с горячим железом он еще больше потел, коленом, локтем и плечом отдавая Наташе часть своего пота. Из-за духоты некоторые боевики сняли с лиц маски. От сидений поднимались мелкие частички пыли и висели в солнечных лучах, пробивавших автобус насквозь из окон.

Боль всей пятерней вцепилась ей в голову – тянула за волосы, давила на виски, барабанила по голове, кололо в ухе. Через час к ней добавилось жжение в скулах и глазах. Волна тошноты подкатила со дна желудка, поднимая с него какой-то старый неприятный осадок. Она старалась скрыть отрыжку от сидящего рядом человека. Их добровольное геройство, о котором сейчас говорили все российские и зарубежные СМИ, было несвежим, давно немытым, пахло и, одним словом, сопровождалось полным набором неудовлетворенных физиологических потребностей. Наташа была единственной женщиной в автобусе.

Ехали в молчании. Только иногда боевики, занимавшие крайние места, на своем переговаривались через проход. Она встала.

– Куда? – спросил сосед.

– Пойду, поснимаю.

– Давай быстрее, – сказал он. Боялся остаться неприкрытым.

Она пошла по проходу вперед, закинув фотоаппарат за спину, чтобы прикрыть влажное пятно, проступившее от пота на брюках сзади. Заглянула в кабину водителя. Тот обернулся на нее, приоткрыв рот – наверное, тоже хотел пить. Его рыжие усы ползли по носогубным складкам к подбородку, зрительно еще больше опуская уголки рта, и грустное его лицо напоминало маску мима, перепутавшего свой выход на сцену, появившегося на ней не вовремя и теперь вынужденного играть чужую роль. Он – мужчина среднего возраста без особых примет – тоже не понимал, что здесь делает. Его серая футболка с темными разводами пота висела на головке кресла.

Наташу покачивало от тошноты и быстрой езды. Стоя за спиной водителя, она мечтала о Мальдивских островах. Представляла, как девушка в ластах плывет по сине-голубой слоистой воде в окружении маленьких золотых рыбок. Широко распахнутыми глазами смотрит на воду сквозь стекло очков для подводного плавания. Наташа ненадолго прикрыла глаза, по телу прошла прохладная дрожь, вызванная силой воображения. Она открыла глаза, посмотрела в широкое лобовое стекло автобуса, как сквозь очки для плавания. Вместо подводного мира за окном качался утомленный солнцем полдень. Горячий воздух казался слоеным пирогом, испеченным в солнечной духовке, и каждый его верхний слов был горячее предыдущего.

Она вернулась на место.

– Эй-эй! – предостерегающе вскрикивали снявшие маски боевики, когда она направляла объектив на них.

Можно было подумать, они не сомневались в том, что живыми и невредимыми доедут до дома. Колонна напомнила ей стаю волков, пригнувши спины, но средь бела дня возвращающуюся из овчарни с хорошей добычей домой.