положить под ножку стула той же училке химии например. Только при этом нужно очень тщательно соблюдать технологию, технику безопасности и все же науку эту досконально изучить — чтобы после того же взрывчика не осталось никаких следов. Если пропитать бумажку азидом серебра например, то после взрыва бумажки уже не будет, но будет белое облачко серебряной пыли — а это «след». А вот если этого азида самую капельку накапать на хорошо нитрированную промокашку, то следов вообще не остается! К чести училки, она от таких взрывов не подпрыгивала до потолка, а если и ругалась, то исключительно если «следы» находила. И обучала нас, дураков, как «все сделать правильно» — ну, скорее всего, чтобы мы по дурости себя не взорвали или не отравили. Не знаю, насколько правильной была ее методика обучения, но из класса, если я не ошибаюсь, в химические институты почти половина выпускников поступила. Кроме меня, конечно: я-то по химии только про взрывающееся всерьез «проходил»…

Но для получения всего взрывающегося (я так думаю) обязательно нужна азотная кислота. Которую вполне можно сделать из любой селитры — ну, это если есть кислота серная. А в Туле оказалось несложно купить сколько угодно (в разумных пределах) «купоросного масла». Для меня «разумным пределом» оказалась порция в два пуда — просто больше ее в городе в тот день не нашлось. Правда когда я расплачивался за покупку желтенькими блестящими пятерками, мне тут же пообещали, что нужные мне пятьдесят пудов доставят уже «до Рождества уж точно», причем сразу к дому подвезут.

Ну доставят — так доставят, а мне пока «для опытов» и двух пудов хватит. Половину потрачу на изготовление кислоты азотной, а другую половину — тоже знаю на что потратить. На опыты, ведь с окончания школьной химии столько времени уже прошло, навыки восстанавливать надо!

На досуге навыки буду восстанавливать, если этот досуг хоть когда-нибудь образуется. Потому что первым делом я все же озаботился постройкой вагранки, затем отлил из чугуна разные экзотические детальки, доработал их, согласно русской традиции, напильником — и получил достаточно мощный масляный пресс. Достаточно мощный для того, чтобы переработать новый урожай подсолнуха. Как я и предполагал, цена на подсолнечное масло уже упала до двадцати копеек серебром за килограмм, но народ уже осознал, что это масло не прогоркает гораздо дольше, чем даже оливковое, но в разы оливкового дешевле. И по вкусу ничуть не хуже — так что продать весь урожай масла у меня затруднений почти не вызвало. То есть одно затруднение вызвало, но с самим маслом или с торговлей не связанное: рафинирование я все же производил в одном-единственном (и очень «тайном») месте, а чтобы из единственного места вывезти пятьсот тонн продукта, потребовалась качественная дорога.

Не сказать, что мужики были счастливы, когда я приказал эту дорогу выстроить, но, вероятно, моя репутация в мужицкой среде уже устоялось и дорогу (относительно ровную) до «Тульского тракта» они выстроили. И поехало по ней масло в бочках…

На рынке появилось подсолнечное масло и от других «производителей» (наворовали у меня семечек на посев, ведь у меня корзинки были в диаметре раза в три больше нынешних, а такое не только не заметить очень трудно, но и не украсть практически невозможно), причем его продавали уже по тридцать копеек на ассигнации за литр, то есть втрое дешевле даже конопляного — но на мой бизнес «конкуренты» вообще никак не повлияли. Потому что они продавали масло мутное и вонючее, которое и зимой через месяц могло прогоркнуть. И фактически они мой бизнес помогли еще больше продвинуть: я скупал у этих «конкурентов» все масло, до которого мог дотянуться не привлекая внимания, а затраты на его рафинирование были куда как меньше, чем приносимая этим делом прибыль…

Зато с денежкой стало получше, настолько получше, что я зашел к Свиньину:

— Александр Григорьевич, я тут подумал, что вам несколько неудобно в старом мундире ходить — вид у вас не очень статусу соответствует. Надо бы новый построить.

— Никита Алексеевич, ты, как совсем уж дремучий мужик, думаешь, что у меня денег куры не клюют? Мундир построить — это… Да мне просто в Тулу к портным ездить уже тяжело, вот!

— Поэтому я и портного захватил, самого Погожева привез с подмастерьями.

— Так мундир-то рублей в двести станет!

— Триста, я уже обо всем договорился. Потому как если я у тебя мужик, то мне обидно что барин в обносках ходит, а если дворянин, то мне стыдно, что герой войны и отец трех героев, за державу жизнь отдавших, мундир справный себе позволить не может. Будем считать, что я или оброк мундиром тебе уплачиваю, или отдаю дань уважения герою войны. Кстати, а дом обновить не желаешь? В Павловке мужики господский дом достроили, сейчас им особо делать нечего — так что и тебе не хуже поставят, а даже и получше, так как умения набрались. Я так думаю, тебе приятно будет если все соседи позавидуют хоть в этом.

— А тебе с того какая корысть?

— Если кто при деньгах позавидует, то я же на постройке для них еще больше заработаю.

— Разве что так… а знаешь, строй!

Еще одно лирическое отступление

В котором Герой повествует о некоторых странностях века текущего и спешно раздумывает о том, как бы нахлобучить побольше лохов, используя упомянутые странности к своей финансовой выгоде.

С приглашением лучшего портного Тулы с подмастерьями в глухомань проблем вообще не было: сейчас ремесло это было строго сезонным, одежду тут шили с марта по начало лета и с конца сентября по декабрь, то есть «к Пасхе» и «к Рождеству». А подручных в любой деревне нанять было несложно, тут с иголкой и мужики, и бабы были «на ты». А еще почти в каждой деревне были свои «портные», причем как правило именно мужики, обшивавшие и свою деревню, и окрестные города. Например в Одоеве портных — именно городских — не было, но горожане голыми не ходили, ибо такие «деревенские портные» и сюртук были вполне способны пошить приличный. Опять же, мода тоже никуда не спешила — а вот я старался поспешать.

Старушка Сорокина (конечно старушка, ей уже почти пятьдесят было) после недолгих переговоров продала мне свое поместье, все три деревеньки продала. На очень удививших её условиях, но с радостью — когда она в эти условия вникла. По договору продажи за ней оставалось пожизненное право проживания в господском доме (причем