Теперь он был убежден, что прочесть их его толкнула какая-то сила свыше.

«Может быть, мистер Вассерштайн еще не лег и позанимается со мной ивритом», — подумал он.

Дебора была одновременно возбуждена, смущена… и напугана. Ей надо было с кем-то поговорить, а единственным человеком, кому она могла довериться, был ее младший брат.

— О Господи… — сонным голосом проворчал Дэнни, когда она тихонько постучалась к нему в комнату и вошла. — Уже почти двенадцать!

— Дэнни, пожалуйста! Мне надо с тобой поговорить.

Поняв, что дело срочное, он сел.

— Ладно, — протянул он, зевая. — Что там у тебя стряслось?

— Это касается… ты знаешь нашего шабес-гоя?

— А, Тима… — отозвался Дэнни. — Хороший парень, разве нет?

— Гм-мм… Не знаю, — запинаясь, сказала Дебора.

— Эй, Деб! — простонал Дэнни. — О чем, собственно, речь?

— Ты знал, что он говорит на идише?

— Знал, конечно. Я с ним несколько раз разговаривал. И ради этого ты будишь меня посреди ночи? У меня есть возможность выспаться один раз в неделю!

— А тебе не кажется, что это странно? — не унималась Дебора.

— Да нет… Тим вообще не такой, как все.

— В каком смысле? — спросила она, торопясь узнать все, что было можно, об этом юноше, покорившем ее воображение.

— Один раз, когда этот шайгец[12]Эд Макги хотел меня убить, Тим подоспел и надавал ему. Дерется он просто классно! Если честно, я его так и не отблагодарил. Просто дал деру, и все. — Он помолчал, потом посмотрел на сестру. Та нервно кусала губы. — Так что ты мне хотела сказать-то?

Дебора вдруг поняла, что даже брату доверяться очень рискованно.

— Ничего, — ответила она. — Прости, что я тебя разбудила.

Она направилась к двери.

— Эй, Деб… — прошептал Дэнни.

— Что?

— Он ничего не пытался… ну, ты понимаешь…

— Нет, не понимаю!

— Отлично понимаешь! Так что?

— Не глупи!

— Нет, Деб, это ты не глупи.

Всю неделю Дебора с нетерпением ждала пятницы. Но не из обычных благочестивых соображений. У нее была особая причина, которая одновременно приводила ее в возбуждение и тревогу.

На этот раз Тим появился еще раньше — через каких-то десять минут после того, как вся семья разошлась по спальням.

— Еще только четверть одиннадцатого! — в испуге зашептала она.

— Я следил с улицы, — признался Тим. — Как увидел, что ты одна, подумал, что уже можно…

— Нет, нельзя! — сказала она. — Можешь погасить свет и уходить. Мне не следует с тобой говорить. Ты разве этого не знаешь?

— А мне не следует говорить с тобой. Ты этого тоже не знаешь?

Оба замолчали. Наконец Дебора спросила тихим голосом:

— Почему?

— Нас в школе учат не общаться с иноверцами. А недавно рассказывали, что еврейские девушки все, как на подбор, вероломные Иесавели.

— Иесавель не была еврейкой! — возмутилась Дебора. — Но у тебя в школе, наверное, считают, что все неправедные люди обязательно евреи.

— Неправда!

— Тогда скажи мне хоть что-то приличное, чему вас учат! — потребовала она.

— Христос сказал: «…во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».

— Наш мудрец Гилель сказал то же самое.

— А кто раньше был?

— Ну, — ответила Дебора, — Гилель жил в первой половине первого века.

— Христос тоже.

Они молча уставились друг на друга.

— И вообще, к чему этот спор? — спросила Дебора.

— К тому, что иначе ты вообще не станешь со мной разговаривать.

— А кто тебе сказал, что я этого хочу?

— Ну, понимаешь, этого хочу я, — тихо сказал он.

— Но почему? — спросила она, сама не зная, зачем задает этот вопрос.

— Потому что ты мне нравишься, — ответил Тим. — Я тебя не обидел?

При всей кажущейся невинности этих слов, они были самым интимным признанием, сделанным мужчиной женщине. Дебора не могла сдержать нахлынувших эмоций.

— Нет, не обидел. Мне только интересно, что я такое сделала, что ты… это чувствуешь.

Тим улыбнулся.

— Да вообще-то, ничего. Но ты же ничего не можешь поделать со своей красотой!

Где-то в глубине души Дебора была шокирована. Даже блистательный Ашер Каплан не позволял себе подобной фамильярности. Но этот первый комплимент, полученный ею как женщиной, ее опьянил. Как бы сильно она ни старалась убедить себя, что эти слова не соответствуют действительности, ей хотелось слышать их снова и снова.

— Давай сменим тему, — попросила она.

— Давай. Конечно.

Воцарилось неловкое молчание. Первым его нарушил Тим, задав неожиданный вопрос:

— Ты когда-нибудь была в кино?

— Нет. Нам это запрещено. Объяснять слишком сложно. А почему ты спрашиваешь?

— Ну, я просто подумал, если бы я был еврей, мог бы я тебя пригласить? Некоторые из ваших ведь ходят в кино, правда?

— Но не ортодоксальные евреи. То есть…

В этот миг начали бить часы, и оба вдруг осознали, что их разделяет не ширина журнального столика, а непроходимая пропасть между двумя религиями.

— У меня для тебя сюрприз, — прошептал Тим.

— Какой же? — Она опять смутилась.

Он тихонько прокашлялся и извинился:

— Надеюсь, у меня не слишком ужасный акцент. — И прочел на иврите: — «Тогда выступил ко вратам народ Господень. Воспряни, воспряни, Девора! воспряни, воспряни! воспой песнь…» — С сияющими глазами он гордым голосом произнес: — Книга судей, глава пятая, стих двенадцатый.

Она была тронута.

— Песнь Деворы. О господи! — Она улыбнулась. — Не знаю, радоваться мне или смущаться[13].

— Пожалуйста, порадуйся, — честно попросил Тим.

В следующее мгновение он оказался рядом с ней на диване. Это произошло так быстро, что Дебора не успела даже испугаться.

— Я хочу тебя поцеловать, — пробормотал он.

— Нельзя!

Но в тоне ее не было протеста.

Тим зашептал быстро-быстро, словно боясь, что сейчас настанет конец света: