— Надо думать… — согласился Тим. Затем в нетерпении спросил: — Так куда вы меня отошлете?

— Я бы хотел отправить тебя домой к Делани, — медленно произнес пастор, — но кому хочется иметь в доме торнадо? Тим, ты очень способный юноша. Почему ты так себя ведешь?

Тим пожал плечами.

— Потому, что ты считаешь, что никому до тебя нет дела?

Мальчик кивнул.

— Ты ошибаешься, — прошептал отец Джо. — Во-первых, до тебя есть дело Господу.

— Да, сэр, — ответил Тим. И непроизвольно добавил: — Первое послание Иоанна, глава четвертая, стих восьмой. «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь».

Пастор был поражен.

— И много из Писания ты помнишь наизусть?

Тим пожал плечами.

— Думаю, все, что мы читали, помню.

Отец Джо развернулся в кресле, достал с полки толстый том Библии и пролистал.

— «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» Помнишь, откуда это?

— Да, та же глава, стих двадцатый.

— Невероятно! — пробормотал Ханрэхан. Он с шумом захлопнул книгу и сердито воскликнул: — Тогда скажи, ради бога, зачем ты болтаешься по улицам и затеваешь драки со своими ближними?

— Не знаю… — сознался Тим.

Пастор с минуту смотрел на него, затем с жаром проговорил:

— Тимоти, я убежден, что каждый наш шаг диктует Господь. И все, что было до сегодняшнего дня, имело целью свести нас вместе. Мне вдруг стало ясно, что ты рожден для служения Господу.

— Каким образом? — неуверенно спросил Тим.

— Ну, для начала церковным служкой. Нет, для этого ты уже большой… Лучше будешь кадильщиком на пару с Марти Нортом. Он моложе тебя, но уже знает, что тут и как.

— А что, если я не захочу быть у вас кадильщиком? — К Тиму вернулась его обычная дерзость.

— Что ж, — ответил пастор с прежним дружелюбием, — тогда будешь держать свечу во время службы. — Он поспешно добавил: — А можешь ехать в школу Святого Иосифа в Пенсильванию.

Прямота отца Джо застала Тима врасплох. Он посмотрел на священника.

— Вообще-то, вставать на заре для меня не проблема… — сказал он небрежно.

Пастор рассмеялся.

— Я очень рад, Тим. И знаю, что теперь ты на правильном пути.

— А что тут смешного?

— Я просто радуюсь, — ответил отец Ханрэхан. — В конце концов, куда больше радости об одной заблудшей овце, чем о девяноста девяти незаблудившихся.

На что Тимоти ответил:

— От Матфея, глава восемнадцатая, стих тринадцатый. Но неточно.

Пастор просиял и уточнил:

— Та же мысль содержится у Луки. Неужели не помнишь?

— Если честно, то нет.

— Deo gratias[10], хоть чему-то я еще могу тебя научить. А теперь иди домой. И завтра будь здесь в половине седьмого.

Если священник не до конца обратил Тима в веру, то это определенно сделали сами церемонии. Одно дело было встать на колени и молиться, иное — служить, ощущать себя частью церковного ритуала.

Переодеваясь из обычной куртки в церковные одежды, он словно снимал с себя напластования грехов. Простая черная сутана и белый стихарь давали ему ощущение чистоты.

И в отличие от облачений священников, его костюм никогда не менялся. У священников же цвет одеяния разнился в зависимости от того или иного церковного события.

Зеленый, надеваемый в обычные воскресные дни, был знаком начинания и надежды, фиолетовые одежды во время Великого и Рождественского постов означали покаяние, а розовый по праздничным воскресным дням, выпадающим на середину каждого из этих двух периодов, символизировал радость. Наиболее торжественным одеянием было белое, которое надевалось в Рождество, Пасху, дни отдельных святых и еще в некоторые праздники вроде Обрезания Господня.

Иногда Тим приходил в школу с еще не выветрившимся запахом ладана.

— Эй, Хоган, что это с тобой? — цеплялся к нему Макги. — Ты что, надушился?

— Не твое дело! — огрызался Тим.

— Господи боже ты мой! Классно смотришься в юбочке!

Тим закипал.

— Заткнись, Макги, не то…

— Не то — что? А, алтарный служка?

Тим раздумывал какую-то долю секунды. Как ответить? Подставить вторую щеку или сломать вторую челюсть?

Он выбрал компромиссный вариант — и зашагал прочь.

* * *

Они достигли возраста, когда подростки вдруг начинают замечать противоположный пол, хотя, конечно, считалось, что признаваться в этом — не по-мужски.

Если говорить о Тиме, то одноклассницы давно шушукались между собой о его необычайной синевы глазах и вздыхали по поводу его безразличия к себе. А раз он не обращал на них ровным счетом никакого внимания, то девочки стали брать инициативу в свои руки.

Однажды вечером, выйдя на улицу после занятий латинским языком с отцом Ханрэханом, Тим, к своему удивлению, обнаружил дожидающуюся его Изабель О’Брайен. Теперь у нее была короткая стрижка, а фигура обрела некоторую округлость.

— Тим, уже темно, — тихим, взволнованным голосом проговорила она. — Не проводишь меня домой?

Он слегка растерялся, не от просьбы как таковой, а под взглядом одноклассницы. У нее определенно было что-то на уме.

Первые несколько кварталов ему казалось, что она всего лишь хочет рассказать ему, как к нему относятся девчонки в их школе. Она только не замечала, в какую неловкость повергает его своими сплетнями о том, что одноклассницы считают его «симпатичным», а некоторые даже «красивым».

Как реагировать, Тим не знал, но Изабель решила всеми правдами и неправдами добиться от него ответа.

— Тебе кто больше нравится? — спросила она. — Ну, из всех девчонок?

— Я… я не знаю. Никогда об этом не думал.

— А-а… — протянула она.

Тим почувствовал большое облегчение, когда они наконец подошли к ее крыльцу. Было холодно и ветрено, но Изабель как будто не спешила укрыться в теплом доме.

Напротив, она удивила Тима словами:

— Если хочешь, можешь меня поцеловать. Я никому не скажу.

У Тима перехватило дыхание. Он часто представлял себе, как обнимается с какой-нибудь из своих одноклассниц. Но одновременно боялся опростоволоситься. Потому что, как это делается, он не знал.

Без предупреждения она показала ему, что надо делать, — притянула к себе его голову и прижалась губами к его губам.