Первой сделала выпад Норвегия.

Всего три дня назад корабль радиолокационного дозора, прикрывавший «Заразломную», обнаружил летевший со стороны Шпицбергена самолёт. Цель шла низко, то появляясь на экране на пару оборотов локатора, то снова сливаясь с островами и белыми блямбами айсбергов. Затем цель ярко засветилась, подпрыгнув, выполнила горку и отвернула на свою территорию. Можно было бы полёт самолёта принять за очередной провокационный манёвр. Такие уже бывали. Но на радаре рядом с жирной точкой самолёта блеснула с игольчатое ушко, крошечная метка и, снизившись, тут же исчезла. Вот на её поиски и нацелились радиолокационные глаза корабля. Появилась она снова, когда до буровой оставалось не больше десяти километров. На этот раз повезло. Ракету сбили. Но такие схватки меча и щита по эффективности часто бывают равны пресловутым «пятьдесят на пятьдесят». В следующий раз ракету выпустят ближе, запрограммируют на сложный обходной полёт, параллельно запустят ещё одну, отвлекающую, свою лепту внесёт погода, и результат будет совсем другим. Чтобы его не допустить, теперь в помощь кораблю в воздухе по первому сигналу появлялась пара истребителей.

Николаев доложил о готовности пары к взлёту, дождался ответа, затем двинул РУД на максимальный форсаж и отпустил тормоза. За оставшимися позади плитами аэродрома мелькнула береговая линия, и навстречу понеслось сплошь покрытое белыми барашками свинцовое море. Привычно установили связь с кораблём, затем вышли на него визуально. Теперь дежурившую до них пару можно отпускать домой. Пост сдал – пост принял. Чётко, как караул у стен Кремля.

Дальше виток за витком в районе ожидания над «Заразломной». Монотонное барражирование на экономичном режиме, прощупывая лучом локатора опасное западное направление. А потом вдруг появилась она. Мелькнула маркером воздушной цели на экране и поползла навстречу, быстро сокращая расстояние.

– «Рубин», я пятьсот семьдесят первый, наблюдаю цель! Цель по курсу! – тут же доложил на землю Николаев. – Дальность двести полста.

В предчувствии атаки от волнения перехватило дыхание. Не ошибиться бы! Но земля перехват подтвердила, потребовала цель уничтожить, и теперь все сомнения в сторону.

– Пятьсот семьдесят пятый, курс двести сорок! – это ведомому.

Сам Николаев продолжал выдерживать курс двести семьдесят, рассчитывая загнать норвежца в раскрывающиеся клещи. На расстоянии ста километров метка на экране опоясалась кольцом, и он тут же поспешил доложить:

– Цель – захват!

Их противостояние с противником подходило к концу. Сейчас с держателя под крылом сорвётся ракета, а дальше уже прозвучит её весомое слово.

Но норвежский истребитель неожиданно отвернул и полетел восвояси. Словно в последнее мгновение почувствовал опасность. Рискуя войти в зону норвежской ПВО, преследовать его не стали – опасно. На том и разошлись. Николаев с ведомым могли лишь утешиться тем, что атаку на «Заразломную» они всё же сорвали. Но остался осадок на душе от того, что их словно переиграли. Норвежский истребитель чётко знал тот рубеж, за который нельзя. А не должен был. Походило так, что он словно догадался, что уже на прицеле. Но радиолокационная станция F-16 гораздо слабее, чем знаменитый «Ирбис» Су-35. Да и прижимаясь к воде, стараясь до последнего момента слиться с её фоном, норвежец вряд ли видел дальше собственного носа. Только бы дождаться, когда на экране появится метка буровой, выполнить наведение, выпустить ракету и скорей бежать домой! Развёрнутая на острове Надежда береговая РЛС тоже не могла его предупредить. По всем параметрам, на таком расстоянии и на невысокой высоте полёта российских истребителей, она не могла их наблюдать. Потому срыв атаки показался Николаеву странным. Тут или счастливая для норвежского лётчика случайность, или они чего-то ещё не знают.

Повторно атаковать норвежцы не рискнули. Отлетав дежурство до конца, Николаев повёл пару домой. Когда на посадке под самолётом проскочил торец полосы, ему показалось, что боковым зрением он заметил одинокую фигуру Каткова. Там, где он его и оставил, рядом с домиком дежурных сил. Заруливая к капониру, Сергей снова увидел Кирилла, сгорбившегося и наблюдавшего за самолётами из-под ладони, закрываясь от солнца.

Николаев с трудом дождался, когда тягач закатит истребитель на место стоянки и, открыв фонарь, нетерпеливо спустился по трапу, спрыгнув с последних ступеней на бетон. Ему много чего хотелось сказать Кириллу. Недосказанность и чувство вины за показную брезгливость повисло тяжёлым бременем, которое обязательно требовалось стереть. Хотя бы в дань старой дружбе. Чтобы как прежде – рассекая ладонями воздух, имитируя прошедший полёт только им двоим понятными жестами, вновь пережить всё то, что было час назад в небе. И поделиться как раньше, когда ещё разгорячённые учебным боем, они увлечённо разбирали каждое мгновение полётного задания, позабыв о времени и о наблюдавших за ними техниках.

Сергей торопливо поблагодарил техников за отлично отработавший самолёт и выбежал из капонира. Но Катков уже ушёл.

Розовая чайка покружилась над головой, а затем бесстрашно плюхнулась в пяти шагах на краю лужи, презрительно скосив на Кирилла лиловым глазом. Пережившие короткую оттепель грязные сугробы, будто мерзкие болотные кочки на трясине, чередуясь с лишайником и гранитными осколками, усеяли тундру, куда ни кинь взгляд. Мрачно, уныло и тяжело. Точно так, как у него на душе. Красноречивый фон к пьесе, поставленной самой жизнью с не менее красноречивым названием: было бы на чём, давно бы удавился! Недалеко, меж сугробов, за ним наблюдал песец. В такой же, как и сугробы, до неприличия грязной шубе с клочками вылинявшей шерсти. Смотрел, не мигая, отслеживая каждый шаг, но в тоже время и не думая прятаться или хотя бы изобразить обязательный испуг.

– Даже ты меня презираешь, – мрачно вздохнул Кирилл. – Я ничтожество, которое недостойно уважения даже в глазах облезлой твари!

Он достал из кармана бутылку и безжалостно влил в себя остатки разбавленной мерзости. Зачерпнул серый, насквозь пропитанный песчаными крошками снег, забил рот, а затем снова побрёл в гарнизон. Потеряв ощущение времени, рухнул под стену первого попавшегося дома и отключился, так и не сумев понять – уснул он или всего лишь ненадолго забылся. Потом поднял тяжёлый взгляд в небо. Развернувшееся на запад солнце подсказывало, что уже близится полночь. В выпуклых окнах жилых боксов то тут, то там закрывались защитные жалюзи, создающие в комнатах иллюзию ночи. Катков прошёл гарнизон насквозь один раз, второй, споткнувшись, плюхнулся в грязь, а затем остановился рядом с домом, стоявшим особняком и ближе других к штабному корпусу. Здесь жил Бриткин. Служа подчинённым примером, командир полка строго соблюдал режим, а потому давно спал, не оставив солнечным лучам ни одного открытого окна.

Кирилл долго смотрел на закрытую дверь мутным взглядом, а затем, схватившись за поручни, нетвёрдо поднялся по ступеням.

– Выходи! – дёрнул он за ручку. – Выходи, поговорим как мужик с мужиком!

Дальше в ход пошёл тяжёлый лётный ботинок, и дверь жалобно ухнула, задрожав на хлипких петлях и оглашая тишину барабанным боем. Представляя, словно перед ним не дверь, а сам Бриткин, Катков не жалел ни ног, ни рук. Затем он нащупал пустую бутылку, всё ещё оттопыривающую карман, и запустил в окно.