– Это великолепно. Мы знакомы всего несколько дней, а ты уже на такое ради нас пошла.

– Такая вот я, – отвечаю и наблюдаю, как его усмешка перерастает в широкую улыбку.

Я раскладываю флан остальным, забыв, что Гордон уже съел две порции в «Сове», однако я отчетливо помню про свой один с четвертью кусочек. Хотя я не могу отказаться от еще одного.

Другие тоже пробуют, и их стоны заглушают музыку.

– Может, вы со своим фланом уединитесь?

Холодная бархатная ваниль и сладкий карамельный сироп тают на языке.

– Прости нам наш экстаз, но… – говорит Реми.

–Господи, это похоже на наши традиционные пудинги. – Джулс жестикулирует ложкой в такт словам. – Но ты как будто бы добавила в крем порцию пылких поцелуев.

Мы все смеемся.

– Надеюсь, ни один французский поцелуй не пострадал при приготовлении твоего флана.

К сожалению, ни один также не пострадал в ближайшем прошлом. Но мне приятно, что людям нравится моя еда. Я стараюсь сосредоточиться на этом, пока многочисленные порции не уничтожают большую часть флана. Я собираю пустые тарелки, чтобы занять руки, но Джулс меня останавливает.

– Оставь это, Лайла. Повара в моей семье не моют посуду.

Мальчики поддерживают ее, поэтому я встаю и иду в гостиную. Я оставила сумочку на черной деревянной скамье у фортепиано. Я достаю телефон; в Майами середина дня, но мне никто не написал. Ни важных имейлов, ни пропущенных звонков, как это обычно бывает. Я полностью исчезла в Англии.

– Лайла?

Я резко оборачиваюсь. Орион протягивает мне вторую бутылку крепкого сидра, словно это жидкое золото.

– Не хочу, спасибо.

Реми бросает Гордону полотенце.

– Мама только что звонила. Одна из посудомоек в пабе заболела, так что мне придется ее подменить. – Он указывает на сидр и поворачивается к Ориону. – Выпьешь еще одну за меня? И не вешай нос, приятель. – Он открывает дверь и в последний раз делает комплимент моему флану.

Джулс хватает свою серую сумку, затем накидывает на плечи белый леопардовый плащ.

– Подожди, любимый. Я тоже помогу. Мне отлично идут эти полосатые фартуки.

Реми придерживает дверь.

– Она просто хочет попеть хиты классического рока с поварами.

Гордон следующим бросается к порогу и широко нам машет.

– Вот дерьмо, я забыл о результате экзамена по литературе, – говорит он. Я иду за ним, но он продолжает: – Ты же проводишь Лайлу до дома, Ри? Кто-то должен остаться, чтобы убедиться, что ты не потонешь в собственных слезах.

– Главный оптимист, – говорит Орион, затем добавляет: – Подожди, Горди. – Он останавливает приятеля на крыльце.

Оставшись одна, очевидно, на некоторое время, я разглядываю фортепиано возле стены за лестницей. Bösendorfer – написано на золотом логотипе. На гладкой деревянной поверхности несколько легких царапин. Медные детали потемнели, а на клавишах слегка желтоватый оттенок. Это фортепиано любят и пользуются им.

Не менее интригующая, чем инструмент, мое внимание привлекает серия фотографий в рамках, стоящих на нем. На первой невеста и жених стоят под цветочной аркой. Мужчина мог быть Орионом – такая же худая, но крепкая фигура под серым парадным костюмом, такие же русые волосы с завитушками на кончиках. Под руку с ним стоит стройная женщина в белом кружевном платье. Светлые волосы убраны назад, а в руках небольшой букет роз. Должно быть, родители Ориона. Рядом – студийный портрет той же женщины с маленьким мальчишкой на коленях и младенцем на руках, одетым в платье с рюшками. Наконец семейное фото на фоне травы и скалистого побережья. Я беру в руки огромную серебряную рамку. Максвеллы ежатся в шерстяной и твидовой одежде под серым небом. Ориону здесь на вид десять или двенадцать, а маленькая Флора цепляется за мать, по ее спине вьются светлые кудряшки.

– Ирландия. Утесы Мохер в графстве Клэр.

Я поворачиваюсь к Ориону, его семья в моих руках. Его лицо напрягается, словно под тяжестью невысказанных слов. Любопытство одолевает вежливость, и я спрашиваю парня, которого сама недавно обвинила в том, что он задает много вопросов:

– Это твоя мама?

Он берет фотографию. Кивает.

– Моя мама.

– Она… умерла? – Как abuela?

Я не ожидала такой реакции, его рот перекосился.

– Да и нет.

– Она ушла? Как Стефани?

– Типа того. – Он ставит фотографию на место медленно, почти трепетно. – Но все не так, как ты думаешь.

Что со мной не так? Как будто у меня в последнее время на лбу написано, что мне можно излить душу?

– Прости. Мне не следовало спрашивать, – говорю я, тяжело дыша. Я торопливо хватаю сумочку со скамьи. Мой взгляд бегает: фотографии, фото из путешествий его отца, кухня, входная дверь. – Мне пора. Я сама найду дорогу…

Орион преграждает мне путь и указывает на диван.

– Пожалуйста, присядь.

«Можно?» – написано на его лице, когда он осторожно забирает у меня сумку и ставит ее обратно на скамью.

– Останься. Все хорошо, Лайла.

Я киваю и сажусь на темно-красный кожаный диван.

Орион берет бутылку сидра со столика.

– Точно ничего не хочешь? Уверена?

– Может, просто воды.

Он возвращается с хрустальным бокалом, выключает музыку и садится. Нас разделяет одна подушка. Он молчит.

Молчание длится вечность. Я подношу бокал к его бутылке.

– Итак. Чокнемся? – Я морщу нос. – Или это будет странно выглядеть?

Он отводит бутылку, но нарушает молчание.

– Вообще-то, это может оказаться смертельным для нас обоих, если верить древним грекам. Мертвые пили из реки забвения в подземном мире, чтобы забыть о своих прошлых жизнях. Поэтому греки всегда ставили бокалы с водой для усопших и чокались с ними, чтобы отметить их путешествие по реке в подземное царство. – Он активно жестикулирует руками. – В связи с этим, если чокаешься бокалом с водой, это значит то же самое, что пожелать человеку и самому себе неудачу или даже смерть.

– Ого, ладно. Тогда не чокаемся. Но все эти суеверия, о которых ты говоришь, – ты ведь в них не веришь? – Я прищуриваюсь. – Ведь так?

Он вздрагивает, выглядя поистине оскорбленным.

– Эй, а что, если верю? Разве это плохо?

– Э-э, правда?

– Да, правда, – заверяет он.

– В сотнях культур тонны разных суеверий. – Я размахиваю свободной рукой. – Некоторые из них наверняка друг другу противоречат. Если верить им всем, то вообще ничего делать нельзя! То кровать выходит не на ту сторону, то нельзя наступать на трещины или проходить под лестницей, то зловредная черная кошка перебежит дорогу, и еще миллион всего!