Отвечать не хочется. Предыдущие дружки Кит были не в моем вкусе. Зачастую спортивного телосложения, как правило, блондины и всегда на шустрых машинах (правда, разных марок). «Интересно, чем этот Гарри такой особенный?» — думаю я и злюсь, потому что в этом доме появится какой-то другой юноша, не Джез.

— И еще, мам, — уже не так решительно говорит Кит. — Думаю, мы с ним будем спать в свободной комнате. Знаю, ты не любишь, когда ее занимают, но там такая большая кровать и…

— Кит, пожалуйста! — прерываю дочь. — Мне нужно время. И место. Не грузи!

И думаю о том, что оставила одного Джеза куда дольше, чем собиралась. А еще время бежит, и мальчик наверняка проголодался, хочет пить.

Повисает долгая пауза. Слышу в трубке дыхание дочери.

— Извини, пожалуйста, — вздохнув, говорит она притворно-спокойным голосом. — Это подождет, решим на месте. Но ты все-таки позвони папе, пожалуйста.

— Хорошо. Я позвоню.

— Будет классно снова собраться вместе. С Рождества будто годы пролетели.

— Да, милая. Да…

Прохожу через кухню, роюсь в кармане кожаной куртки Джеза, нахожу крохотный пакетик «травы», о котором он говорил, и упаковку папиросной бумаги «Ризла».

Смотрю в высокие окна: Джез сидит на кровати, вытянув больную ногу. Вхожу и сразу иду к мальчику, протягивая на ладони, будто рекламируя, его «игрушки».

Он длинными пальцами скатывает сигарету с марихуаной, я чиркаю спичкой, и юноша глубоко затягивается.

Объясняю, что план слегка меняется. В том смысле, что Саймона сегодня не будет.

— А когда же вы нас познакомите?

— Всему свое время. Надо немного подождать. Сегодня небезопасно.

— В смысле — небезопасно?

— Да не пугайся ты! Я не хотела сказать, что тебе угрожает опасность, просто нам ни к чему шум, сплетни…

— Понял. Вы боитесь: он поймет, что я уже в курсе насчет дня рождения.

«Травка» расслабляет мальчика, он улыбается. Я чувствую наконец, как понемногу возвращается сказочная атмосфера нашего с ним первого вечера.

Позже у парня от выкуренного разыгрывается такой аппетит, что он буквально проглатывает все, что я приготовила, запивает чашкой чая с флуразепамом и мгновенно проваливается в глубокий сон. Пристраиваюсь рядышком, убираю его волосы с уха. След засоса бледнеет и уменьшается. Вынимаю из мочки парня сережку в виде черного рога, засовываю поглубже в карман и беру нежную мякоть его уха в рот.

Вижу сквозь высокое окно, как в бледно-розовом свете лондонского неба поднимается остророгий полумесяц. Ночью опять подморозит. Вода будет по-зимнему стылой. Так же как и в ночь маленьких лебедей.

Себ твердо решил доказать, что они там, хоть в такой мороз у лебедят мало шансов выжить. Было темно, хоть глаз выколи. Даже на аллее фонари не горели. Себ спустился со стены на швартовочную цепь, что лежала на берегу. Я слышала вздохи волн. Начинался прилив. Навалилась грудью на низкую стену напротив дома и вглядывалась в черную воду. Голос Себа будто приплыл ко мне.

— Соня, они здесь. Сидят на спинах у взрослых птиц, те прикрывают их крыльями. Ничего себе! Давай спускайся, посмотри сама!

— Слишком темно, Себ! Может, лучше ты поднимешься?

Офигеть, какая вода холодая, ноги сводит!

— Скорее, прилив же! Вода уже под стеной.

— Все, иду.

— Давай к ступеням! — закричала я.

Смутные силуэты лебедей поплавками прыгали на темной воде. Я прижалась грудью к холодным кирпичам стены. Колокол пробил двенадцать (сначала — в богадельне, а сразу за ним — в Сент-Альфриджесе в Гринвиче). Они всегда отсчитывали время немного вразнобой.

— Что-то вода прибывает слишком быстро. Я лучше по цепи…

— Сдурел? Стена слишком высокая! Не залезешь. Вали к ступенькам!

Себ ухватился за широкие железные звенья внизу цепи, и она звякнула. Я вытянула руку в бездну. Чувствовала, как сердце бьет в стылую стену да кольцо мерзлой стали под рукой. А через некоторое время — ура! — волосы, теплую голову любимого. Моя ладонь инстинктивно двинулась по ней, накрывая, будто чашей, идеальной формы макушку. Хватаю руку парня и тяну через гребень стены.

— Твою мать! — ругается он. — Хотел пойти за ними, но придется ждать тепла. Можем слямзить лодку. Или лучше построим плот. Пойдем за ними вверх по течению к острову Джейкоба. Куда птицы, туда и мы. И спрячемся.

— Это опасно.

— А может, еще дальше, к Собачьему острову.

Темный берег реки был запретной зоной: черные окна мрачных пакгаузов слепо пялились в воду, а трубы изрыгали ядовитый дым в загрязненное ночное небо. В сухих доках и на полуразваленных пристанях таились зловонный хлам и неизвестно какие бактерии. Мне строго-настрого запретили шляться по тому берегу, ходить в одиночестве по пешеходному туннелю, потому что на Собачьем острове опасно. И даже сметь думать о том, чтобы поплыть туда на лодке. Когда начинается прилив, столкновение водяных потоков порождает непредсказуемые и опасные течения.

Себ сказал, что нас ничто не остановит. Мне тогда многого не разрешали. Всегда твердили, что я еще слишком молода. Себ говорил, что с моим характером делают то же, что древние китайцы со ступнями девочек, — сдавливают по-особому, чтобы никогда не вырос и не принял естественную форму.

— Но мы-то с тобой знаем речку, мы справимся с ней. Как только потеплеет, начинаем строить плот. Погребем на нем отсюда, и никто нас не остановит.

План Себа жил в моем сердце, как сейчас живет в нем Джез, — теплый родной секрет, будто лебеденок в укромном местечке под крылом.

Вторник

Соня

Еду к маме на автобусе номер триста восемьдесят шесть. Весь Лондон опять перекопали: ремонтируют канализацию, или прокладывают кабели, или меняют лопнувшие трубы. Недра города обнажают, его внутренние органы вытаскивают наружу. Там, под мостовыми и тротуарами, целый мир. Не просто сеть трубопроводов, а сложные, похожие на муравейники, системы, подающие электричество, газ и воду во все концы города, коллекторы и туннели, колодцы, подвалы, дренажные и сточные трубы. Целые резервуары и подводные реки. Живут там крысы, черви и даже мерзкие пещерные пауки. Под землей Блэкхита погребены почти все жертвы лондонской чумы. Кучи костей. То, что мы каждый день видим на поверхности, занимаясь своими делами, — всего лишь хрупкая недолговечная верхушка необъятного кладбища.

В это утро дорожные работы повсюду, как и пробки. Подумываю выскочить на следующей остановке и срезать через парк, но только поднимаюсь, чтобы сойти, как автобус дергается и набирает ход. Деревья Гринвичского парка закрыты вуалью дождя. Вижу за белыми колоннами Куинс-Хауса себя и Себа: мы бежим вверх по холму под струями с неба, оба хохочем в восторженном страхе быть пойманными. От кого мы тогда убегали?