Зорин восстал к вечеру. Выперся из Настиной комнаты помятый, но посвежевший. Постонал, потёр глаза, и пробубнил:

— Надо же, я и впрямь сбежал от Стаси. Охренеть.

— Ты ж говорил, ушёл, хлопнув дверью? — уточнила Настя и щелкнула чайник.

— Ушёл. По-английски, — уточнил Зорин.

— А говорил, что послал её.

— Мысленно послал, Приблудова. Невчане посылают дам только в мысленной форме! — Валера пошел в ванную и умылся. — Ох, кайф! А скажи мне, прелестная сеньорита, у тебя комп есть?

— Е-е-есть, — настороженно протянула Настя, чуя недоброе.

— Отлично! Я готов порисовать.

Настя насупилась. Вообще-то она хотела сыграть в «симсов», но с другой стороны, никогда не видела художника за работой. Интерес пересилил желание убить время, и она включила Валере компьютер. Тот принес большую прямоугольную херовину и приладил её к компу. Установил драйверы и программу-«рисовалку».

— Будешь смотреть? — кивнул Насте. — Если честно, это процесс долгий и нудный.

— Я немного посмотрю, — та присела на диван.

— Не против всякое старье послушать?

— Не-а.

Зорин залез к себе на страницу, запустил музыку и принялся водить стилусом по поверхности планшета. На сером фоне экрана компа сами собой вырисовывались четкие, красивые линии женского лица. Словно бы колдовство какое-то! Зорин меланхолично перебирал слои, крутил картинку так и эдак и напевал себе под нос:

— Из далёких степей отныне никто не вернется к ней. У неё на груди навсегда умолк жук-скарабе-е-ей. Но она весела. Её сердце открыто для рыцарей и закрыто для зла. И для демонов. И для полиции¹…

— Старый невгородский рок, — заметила Настя. — Папа тоже иногда его слушает. Эту песню я знаю.

— И мой отец уважал такое. У меня его болезнь, — погрустнел и сощурился Зорин, хотя и был в очках. — Болезнь любви к старому доброму говнороку, — помолчав, прибавил он.

— Твоему папе, наверное, приятно знать, что ты любишь его музыку, — сказала Настя.

— Да, думаю, он был бы рад, — согласился Валера.

— Он… Умер?

— Давно, — кивнул Зорин. — Я был совсем мелким. А лет с шестнадцати сам подсел на то, что он каждый раз крутил в машине. Оказалось, годнота, удивительно. Некоторые песни хороши вне эпохи. Я часто под них рисую.

— А… — смутилась Настя. — Прости, мне очень жаль твоего отца.

— Ничего страшного.

Приблудова смотрела на Валеру и не знала, как деликатнее спросить про то, отчего умер его отец, и про шрам тоже. Она понимала, что так делать невежливо, но ей очень хотелось полюбопытствовать. Словно тут таилась некая разгадка происходящего с Настей и старой ведьмой.

Берзарин, Зорин…

Скарабей.

— Валер, — набралась храбрости Приблудова. — У тебя шрам на животе…

— Где? — изумился Зорин и, оттопырив футболку, гневно воскликнул: — Что ты сделала, пока я спал?! Ты вскрыла меня и украла мою почку?! Я доверился тебе, а ты! Как ты могла?

Потом совершенно осмысленно и с укором глянул на Настю и сказал:

— При всей моей симпатии, nasty, ты бываешь невыносима. Тебеточнохочется это знать? Может, оставим меня с моим шрамом в покое?

— Да, конечно, извини, пожалуйста, — покраснела Настя и притихла.

Валера продолжил карябать стилусом, прорисовывая спортивную фигуру девушки, и, казалось, был полностью поглощён музыкой и процессом рисования.

— …девочка с глазами из самого синего льда тает под огнем пулемета. Должен же растаять хоть кто-то, скоро рассвет²… — пел тот же голос.

— Рак почки. И слепой кишки. В двенадцать лет, — вдруг сказал Валера, таращась в экран. — Отец умер от рака гортани. Дед — от рака мочевого пузыря. Дальше продолжать?

Настя притихла, не зная, что ответить. И тогда Валера заговорил вновь.

— Я подумал, тебе все равно рано или поздно придется узнать об этом, если ты не собираешься от меня отвязываться. Лучше подготовлю. У нас рак косит всех мужчин по линии отца. И довольно рано. Его забрал в сорок два. Деду больше повезло — пятьдесят четыре. Про прадеда не знаю, его забрала война. Мать надеялась, я тоже хотя бы до сорока допержу. Хрен там плавал. Хорошо вовремя спохватились, что у меня болел не позвоночник, а почка. Особенно обидно загреметь в больницу ребёнком и все каникулы маяться с этими операциями, химиотерапиями, исследованиями, обследованиями, опять химией. И вернуться в школу в ноябре, без части кишок, одной почки, волос и бровей. Меня дразнили сперматозоидом, потому что я был бледным, лысым и худым. Забавно, правда? — Зорин рассмеялся, глядя на то, как притухает от его истории Настя.

— Дети злые, — пробормотала она.

— Я тоже был бы злым, будь у меня больше сил. Но я бросил их все на борьбу с болезнью, обещав маме поправиться. Мне не хотелось, чтоб она убивалась по мне, как по отцу. И мы победили рак.

— Здорово, — облегчённо выдохнула Настя. — Поздра…

— В шестнадцать случился рецидив, — прервал её Валера. — Онкомаркеры опять начали шкалить. Брыжеечный лимфоузел. И снова эта гребаная химия. Пять курсов. Снова облысел. Пока одноклассники праздновали выпускной, я блевал в больничном туалете. И согласился на второй круг, опять же, только ради матери. Я её отчасти понимаю. Когда смерть держит тебя за горло, это не так страшно, как если она вцепилась в кого-то из твоих близких. Снова ремиссия. Ну, что, nasty, второй раз будешь поздравлять? — колко закончил он изложение анамнеза.

Настя смотрела на него во все глаза. Она очень хорошо помнила безутешных Елену Васильевну и бабушку Кирилла и представляла, как тяжело было маме Валеры, потеряв мужа, дважды вытаскивать сына из могилы.

— Потом я понял, что больше так не могу. Собрал чемодан и умотал сюда под предлогом поступления. А на самом деле сбежал. Родной город для меня — стойкая ассоциация с больничным цветом и смертью. Тут я хотя бы чувствую себя живым. Хотя с переезда и не знаю, что там у меня внутри. Когда рванёт очередная часовая бомба? Не хочу больше знать. Матери пишу, что регулярно сдаю анализы, делаю УЗИ, всё окей, а сам просто живу. День. Ещё день. Вроде, всё хорошо. Пока что. Ничего не болит, силы есть.

Настя почувствовала острую необходимость как-то поддержать Валеру. Она молча подошла к нему, обняла за голову. От густых волос Зорина пахло любимым кофе.

— Спасибо, что поделился. Я тебя понимаю.

Зорин понял, что Настя плачет, и отложил планшет. Обнял её в ответ, усадил на колени.

— Э-эй. Я еще тут. И пока что никуда не собираюсь.

Настя заметила, что и его серые глаза под стеклами очков заблестели от скрываемых слёз. Но ему было жалко не себя, а её.

— Валер, не уходи, — попросила Приблудова. — Ты не оставляй меня, как Кикус. Давай сходим, узнаем