объективных обстоятельств. Чтобы признать свои ошибки, надо быть мужественным человеком.

— Чтобы признать свои ошибки, действительно нужно мужество. Но чтобы признать ошибкой единственный разумный вариант проекта, значит оказаться или дураком, или подлецом.

— Сколько еще таких участков в Управлении?

Пустовойт ожидал этот вопрос.

— Ещё? Один.

— Сулуматский?

— Я чувствовал, что ты уже начинаешь догадываться.

— Там черт знает что понаворотили с документацией. Изобрели бы что-нибудь более правдоподобное, как здесь, например. — Повернулся к Голованову: — Отдаю тебе должное. Террасовое внедрение створа ты сделал на пятерку с плюсом. Да и оконтурил мастерски. — Он снова повернулся к Пустовойту: — Неужели за все время тут не была задействована ни одна буровая?

— Так грубо мы не работаем, — усмехнулся начавший было успокаиваться Пустовойт. — Конечно, работала. Но всего одна, а не три, как положено. И всего два месяца, а не год. Зато на Чульмакане мы выполнили годовой план значительно раньше. Управление получило дополнительное финансирование.

— Понятно.

— Не вижу в этом никакого криминала! — закричал Пустовойт. — Мы работаем в экстремальных условиях. Не хватает людей, техники, стройматериалов. Дороги? Сам видишь, какие здесь дороги. С поставками заказчик еще и не чесался. А так мы получаем хоть какую-то свободу маневра. Смогли обеспечить людям приличный заработок, премии. В два раза снизили текучку. Люди работают, не жалея себя. А ты хочешь все это сломать. Если мы начнем строить здесь, через месяц в Управлении некому будет работать. Мы это уже проходили

Бабушкин испуганно съежился и тронул за локоть Веселова:

— Зачем он кричит? Когда правильно думаешь, не надо кричать. Молчать надо.

— А как тогда узнать, что ты правильно думаешь? — отмахнулся увлеченный спором Веселов.

— Зачем узнавать? Если правильно, значит, правильно.

Все внимательно наблюдавшие за Зарубиным, стали догадываться, что он, кажется, принял окончательное решение. Слегка насмешливое до этого выражение его лица сменилось суровой решимостью.

— Что ж, подведем итоги, — начал он, предварительно выдержав несколько затянувшуюся паузу. — Поскольку послезавтра меня в министерстве не будет, рассмотрение моего предложения о пересмотре проекта снимается. Строительство на Чульмакане будет продолжаться, и я со своей стороны буду обязан сделать все, чтобы оно как можно быстрее и успешнее было завершено. А значит, поднимать вопрос о фальшивых участках не имеет уже ни малейшего смысла. Может быть, придется создать ещё парочку. Как вы на это смотрите, Борис Юрьевич?

— Думаю, что это будет уже перебор.

— Вы правы, четыре — это уже перебор. Лучше совсем ни одного. Так что будем строить все-таки здесь.

— Рад, что ты не теряешь чувство юмора. С чего начнешь?

— Поговорю с каждым из вас. Это для начала.

— Забавно, — попытался улыбнуться Пустовойт. — Может, начнешь с меня?

— Можно с тебя, — согласился Зарубин. — Пойдем.

— Куда?

— Ну, не на улицу же. В какой-нибудь угол, где нам не будут мешать ни снег, ни ветер, ни прочие катаклизмы. Вплоть до закрытого перевала.

— Зачем же в угол? У Натальи Степановны комната, можно туда. Никто не услышит. Даже если ты меня будешь душить. Наталья Степановна, разрешите?

— Пожалуйста, — очнулась от своей глубокой задумчивости Наташа. — Но, может, вы уступите место женщине?

— Ни в коем разе, — даже руками замахал Пустовойт. — Женщины наедине легко сдаются. А мне хотелось бы, чтобы он не питал никаких иллюзий…

— Насчет иллюзий не ко мне, — оборвал его Зарубин. — Давно вышел из блаженного состояния излишней доверчивости. Пошли.

* * *

Первым в комнату вошел Пустовойт, подождал Зарубина. Остановились посередине комнаты, посмотрели друг на друга. Запах дорогих духов и небрежно сброшенная при торопливом переодевании на кровать женская одежда, казалось, наглухо отгородили их от оставшегося за дверью неуютного пространства заезжей.

— Я бы не пошел с тобой в разведку, — с места в карьер заявил Зарубин, стараясь придать предстоящему разговору ту степень откровенности, которая могла заставить Пустовойта окончательно выложить все подробности затеянных против него действий.

— Напрасно, — почти не задумываясь ответил тот, словно был готов к подобному началу разговора. — Я незаменимый исполнитель. Таких ценят везде. В том числе и в разведке.

— Если разведчик действует вопреки своим убеждениям, он погибнет.

— Что ты знаешь о моих убеждениях?! Что ты можешь знать о моих убеждениях, если я сам о них ничего не знаю. Убеждения… Слишком большая роскошь в моем возрасте. Особенно, в наше отвратительное время.

— Ты же прекрасно понимаешь, что строить надо здесь.

— Допустим, я понимаю. Я говорю — допустим… Что меняется?

— Прикинь, хотя бы приблизительно, сколько миллионов потеряет государство…

— Двадцать, тридцать, сорок… Думаешь, ТАМ этого не знают? — он показал пальцем наверх, и так и остался в этой позе, словно предупреждая о последствиях. — Через три, четыре года после пуска прибыль все перекроет. А на Чульмакане пуск будет на год, на два раньше. Все просто.

— Все просто для дураков и показушников. И, извини меня, для преступников. У них свои расчеты.

— Ну а я что могу? Лично я, что могу? Через полтора года на пенсию…

— Поддержи меня.

— Если бы я поддерживал все безнадежные начинания, я был бы сейчас прорабом, а не твоим заместителем.

— Не боишься ошибиться?

— При таких раскладах не ошибаются. Ты забыл элементарную истину — делать не то, что хочешь, а то, что возможно в той или иной ситуации.

— Плохо, если ты действительно так думаешь.

— Плохо, что ты так не думаешь. Я могу идти?

— Последний вопрос… Если строить будут все-таки здесь, ты будешь рад или огорчен?

— Буду удивлен. Безмерно.

У двери он невольно оглянулся на замершего в задумчивости посередине комнаты Зарубина, пожал плечами и вышел.

Опередив шагнувшую было к двери Наташу, Голованов решительно вошел в комнату. Начал прямо с порога.

— Если ты оставишь ее в покое, я помогу тебе.

— А если без условий? — резко развернувшись к нему, спросил Зарубин.

— В твоем положении можно быть и посговорчивее. Если, конечно, хочешь настаивать на своем. Или уже все, паснул?

— Считаешь, не стоит?

— Мне, что ли, считать? Это ты считай.

Зарубин подошел к нему вплотную, положил руки на плечи, внимательно посмотрел в глаза.

— Что с нами со всеми случилось, Пашка? Почему мы стали такими?

— Какими такими? Ну, какими такими?

— Мне кажется, мы были лучше.

— Стали умнее, только и всего. Чем умнее, тем труднее. А от трудностей портится не только характер, но и внешность. Когда-то девушки бегали за мной, теперь я бегаю за ними. Не очень успешно, надо признаться. Ты прав, мы действительно уже не те.

— Знаешь, почему появилась идея строить именно здесь?

— Мне абсолютно все равно, что и где ты собираешься строить.

— Врешь! Самому себе врешь. Мы разыскали твой старый проект ступенчатого террасного ввинчивания.