как к оценочным, так и к когнитивным стандартам, определяющим действия акторов и их взаимоотношения. Я в целом согласен с этим, хотя и называю это социологией, отмечая при этом, что конструктивизм слишком преувеличивает создание культуры. Социальные институты изначально создавались и затем адаптировались акторами в течение длительного времени, некоторые из них стали глубокими структурами, ограничивающими акторов в более поздние моменты времени - например, государство, католическая церковь или капитализм. Все они состоят из акторов, но акторов, ограниченных институтами, которые существуют гораздо дольше, чем они сами. Социология также содержит "культурный" подход к войне, который ближе к конструктивизму, и также игнорирует сдерживающие властные институты, в том числе и те, которые имеют отношение к решениям о войне и мире.

Конструктивизм допускает и эмоции, которыми пренебрегают реалисты и некоторые либералы. Лебоу на основе данных о девяносто четырех войнах между крупными державами в период с 1648 по 2008 год обнаруживает 107 доминирующих мотивов среди инициаторов войн. Забота о "положении" (статусе) или чести в основном мотивировала шестьдесят две войны, а еще одиннадцать были мотивированы в основном мстительным территориальным ревизионизмом. Неуверенность и страх, подчеркиваемые реалистами, и материальная жадность, подчеркиваемая и марксистами, и реалистами, и либералами, составляют, соответственно, лишь девятнадцать и восемь случаев. Таким образом, чувства чести, статуса и мести породили более 70% наступательных войн, а желание материальной выгоды - лишь 9%. Его державы - все европейские, за исключением США и Японии с 1890-х годов и Китая с 1949 года. Он также не рассматривает наиболее распространенную войну на протяжении многих предыдущих веков: заглатывание мелюзги акулами. Применимы ли его выводы к другим условиям?

 

Излишний оптимизм

Особое недоумение вызывают войны: когда слабые воюют с сильными державами вместо того, чтобы вести переговоры или покориться, а также когда государства или союзы примерно равных держав воюют друг с другом, поскольку их война, скорее всего, будет длительной и дорогостоящей. Можно было бы ожидать, что такие правители рационально проявят большую осторожность. Выиграть может максимум одна сторона, а зачастую обе стороны теряют больше, чем выигрывают. Первой мировой войны наверняка бы не было, если бы государственные деятели тщательно просчитали шансы. Ван Эвера утверждает, что ложный оптимизм обеих сторон предшествовал каждой крупной войне с 1740 г. Он и Блейни отмечают, что правители постоянно преувеличивают свои шансы на победу, что приводит к большему числу войн, чем это оправдано реализмом. Конечно, достаточно одного правителя, чтобы опрометчиво начать войну. Возможно, именно так поступил Владимир Путин, вторгнувшись на Украину. Ван Эвера в основном связывает самоуверенность с шовинистическими мифами, заложенными в современном национализме. В нем подчеркиваются достоинства и обязательства нации, игнорируются другие нации, преуменьшаются их сила и достоинства. Но правители были самоуверенны задолго до появления национализма, находясь в ловушке чувств, которые они питают к своей собственной общине, противопоставляя их негативным и неточным представлениям об иностранцах - это и есть негативный аспект дюркгеймовского акцента на нормативной солидарности обществ. Блейни предлагает "догоняющую" реалистическую теорию: "Война может возникнуть только тогда, когда две нации решают, что они могут получить больше выгоды от борьбы, чем от переговоров". Но "войны обычно начинаются, когда воюющие нации расходятся во мнениях относительно их относительной силы", а "войны обычно заканчиваются, когда воюющие нации договариваются об их относительной силе". Правители, возможно, в конечном счете будут рассчитывать точно, но не раньше, чем обожгутся на войне и массовых смертях". Он добавляет, что первоначальный излишний оптимизм объясняется "настроениями, которые не могут быть основаны на фактах... с помощью которых нации уклоняются от реальности" - вряд ли это реализм. Куинси Райт писал: "Международный конфликт в действительности происходит не между государствами, а между искаженными образами государств. Вполне вероятно, что такие искажения, стереотипы и карикатуры являются основными факторами в ситуациях международных конфликтов. . . . Искаженные образы зависят не от дезинформации о непосредственной ситуации, а от предвзятых представлений и взглядов, уходящих корнями в далекую историю, национальную культуру или в сознание важных лиц, принимающих решения"

Очевидно, что человек - это не просто вычислительная машина, иногда склонная к ошибкам. Мы - эмоциональные и идеологические существа, что хорошо видно на примере нашей личной жизни. Порой бывает непонятно, что любой расчет шансов делается в стремительном порыве войны, который Коллинз называет "туннелем насилия", когда восприятие сужается по мере того, как сбиваются шоры, а прилив адреналина подавляет осторожность - как это происходит с солдатами в бою.

Идеологическая власть

Иногда утверждается, что человеческие группы различают убийства внутри своего сообщества и убийства чужаков. Осознавая, что в первом случае возникают моральные дилеммы, они применяют "внутреннюю этику", позволяющую проводить тонкие различия между убийством, непредумышленным убийством, самообороной и законным возмездием. Такие различия не применяются к внешним врагам, к которым применяется более слабая "внешняя" этическая идеология. Однако этот аргумент подрывается частотой гражданских войн, в ходе которых происходят еще более жестокие преступления, причем войны часто возникали в тех случаях, когда воюющие стороны рассматривали друг друга как представителей одной культуры. Шумерские города-государства воевали друг с другом, но при этом считали, что все они принадлежат к одной этнической группе - "черноголовым". Греческие города-государства воевали друг с другом, но при этом разделяли эллинистическую культуру. В Европе христиане воевали с христианами, а правители часто состояли в родственных связях. Люди могут вести войну независимо от того, считают ли они врага чужим или нет.

Но некоторые войны представляются особенно идеологическими. Джон Оуэн выделил четыре современные волны идеологических войн: религиозные войны в Европе XVI-XVII веков; революционные и наполеоновские войны во Франции; войны XX века между фашизмом, коммунизмом и либерализмом; исламские войны с 1979 года. Эти волны породили интенсивную идеологическую поляризацию, распространяющуюся через то, что он называет транснациональными идеологическими сетями (ТИН). Я рассматриваю эти волны в главах 8 и 14, соглашаясь с первыми тремя, но скептически относясь к четвертой. Но я добавлю, что империи узаконивали завоевания, претендуя на звание "высшей" цивилизации на основе идеологии расизма или религии, выступающей за уничтожение или насильственную цивилизацию якобы диких или вырождающихся народов.

Джереми Блэк объединяет идеологии и эмоции в концепцию "воинственности" - того, насколько благосклонно правители относятся к войне как таковой и насколько они очарованы военной символикой. Он рассматривает некоторые сообщества как "общества войны", в которых интенсивный милитаризм обеспечивает "невозможность всестороннего расчета отношений между целями и средствами" - невозможность рационального использования средств. Я добавляю, что милитаристы более терпимы к риску войны. Блэк говорит, что воинственность трудно измерить, и не объясняет, когда она усиливается. По его