Чванливый бий не хотел признавать его своим сыном, никуда с собой не брал. Но плешивый Юсуп рос крепким и упорным парнем, перед отцом и его родней не унижался, заносчивым сводным братьям спуску не давал.

Сон, о котором вспомнил он, лежа у костра под стенами осажденного Коканда, приснился ему однажды под утро. Юсуп вскочил с постели как встрепанный и велел созвать в гости аксакалов и почтенных улемов со всего аила. Угощение приготовили обильное, потом Юсуп роздал подарки: самым уважаемым — халаты, а кому попроще — кушаки. Что такое? Никто не мог взять в толк. Собирались уже читать благодарственную молитву, но тут Юсуп опустился на колени у порога юрты и сказал:

— О люди, я собрал вас вот зачем… Видел я сон и хочу, чтобы вы помогли мне его истолковать.

В юрте наступила тишина.

— Говори. Расскажи свой сон, мирза, мы попробуем разгадать, — отозвались сидевшие на почетных местах белобородые старцы.

Запинаясь, Юсуп начал рассказывать:

— Снилось мне, что я хожу по зеленым горам… Нет, я не хожу, а перепрыгиваю с одной горы на другую… Стоя на одной вершине, рукой могу дотронуться до другой. Крикну с этой горы — разбегаются косули на той… Что это значит? Не насладился я, однако, своим сном, неожиданно пробудился… Что это значит?

В юрте все молчали. Кто еще видел такой необыкновенный сон? Кому довелось подобное разгадывать?.. С замирающим сердцем ждал Юсуп ответа.

— Хорошо… — хрипло выговорил было кто-то из аксакалов, но Юсуп перебил его:

— Подождите! Мне кажется, не сумеете вы правильно истолковать мой сон. А ведь говорят, что одним словом можно испортить доброе предвестие. Два раза сон разгадывать нельзя. Слушайте, как я сам свой сон понимаю. я поднялся на горы — это значит, будут меня высоко почитать. Прыгаю я с одной горы на другую, достаю рукой до вершин, голосом своим пугаю косуль, значит, власть у меня будет большая, слава обо мне далеко разнесется… Ханом стану я, аминь, аллау акбар! — вдруг выкрикнул он.

Его начали благословлять — одни искренне, другие насмешливо. Скоро все разошлись.

В народе пошли разговоры. За глаза смеялись все над Юсупом, над непризнанным сыном своего отца, над плешивым, который, видали, чего захотел. Потом все забылось, только сам Юсуп не мог забыть — он ждал и надеялся. Все больше росла в нем злоба против отца, который ни разу не помог ему, нигде не поддержал; и вот решился Юсуп на смелую выходку; угнал прямо с пастбища сорок кобылиц из отцовского табуна и обменял их на жеребца-трехлетку арабских кровей — горячего, стройного, со звездочкой, Юсуп ухаживал за конем, как за сыном, покрывал его парчовым чепраком, в челку вплетал бусины. Лихо гарцевал он на своем скакуне. Люди смотрели и посмеивались, а Юсуп и ухом не вел.

Эсенбай-бия в это время дома не было: он уехал к ханскому двору, захватив с собой недавно пойманного и обученного ловчего сокола. В столице он задержался надолго, пируя на пышных приемах. Встречать уставшего от поездки бия шумно собралась вся община; склонялись люди в низких поклонах, почтительно расспрашивали о здоровье, о делах. Злопамятный и самолюбивый Эсенбай-бий зорко приглядывался, все ли явились приветствовать его, поздравить с благополучным возвращением. Не дождался он одного лишь Юсупа. Когда вошла к Эсенбаю его постылая жена, мать Юсупа, бий не выдержал:

— Эй ты, скажи-ка, куда девался твой чесоточный плешивец? Что-то его не видать!

Прежде чем женщина успела раскрыть рот, один из собравшихся заговорил с притворным сокрушением в голосе:

— Бий, ваш сын выменял на сорок кобылиц какую-то клячу — возится с ней, до людей ему дела нет, на родню ему наплевать. Хоть бы вы ему попеняли.

Эсенбай нахмурил брови.

— А, чтоб тебе! Кто ему позволил выменивать коня за сорок кобылиц? На что ему конь? Или у коня этого вместо навоза золото из-под хвоста падает? Нашел себе дело, плешивец! Лучше бы позаботился о пропитании для своей злополучной матери!..

Когда Юсуп явился домой, он нашел в юрте плачущую от унижения мать.

— Ходили, наверное, к этому чванному хитрецу? — начал расспрашивать он. — Я слыхал, что он приехал. Чего он вам наговорил?

Мать боялась рассказывать, боялась разжечь ссору между отцом и сыном. Но Юсуп упорно допытывался и добился-таки своего. Женщина рассказала о разговоре у Эсенбай-бия. Взбешенный Юсуп тотчас выскочил за дверь.

— Что за наказанье! Хорош отец, он не дорожит добрым именем сына, не хочет его возвеличить! Добыл я себе коня, выходил его, думал — если отец не прославит имя мое, то мой конь принесет мне славу, а вы глядите — нашему бию это кажется разореньем, он позорит меня и мою мать! Сколько можно терпеть! Господь всемогущий, сколько же можно терпеть!..

Юсуп сел верхом, кликнул своих джигитов и вместе с ними понесся к Эсенбай-бию. Выкрикивая ругательства, размахивал обнаженным кинжалом. Никого к себе не подпуская, подскакал он к отцовской юрте и сорвал с нее дверь.

— Выходи! Выходи, Эсенбай! — кричал он, еле удерживая на месте разгоряченного копя.

Эсенбай-бий заорал из юрты:

— Хватай его! Хватай поганого плешивца!

Вспыхнул еще жарче Юсуп и направил коня прямо на юрту. Люди повисли на поводьях, пытались вырвать у Юсупа кинжал. Загудел, всполошился весь аил. Юсуп скрипел зубами, глаза у него налились кровью, он неистово отбивался.

— Я отрекаюсь от тебя! Отрекаюсь! Отрекаюсь! Отрекаюсь! — кричал между тем Эсенбай. — Сгинь! Позор тебе, отступник, поднявший руку на отца! Прочь с моих глаз!

— Ты отрекаешься от сына, а я отрекаюсь от такого отца! — отвечал Юсуп. — Все! Хватит! Ты ни разу не сказал мне доброго слова…

Тут вступили в дело аксакалы: тянули за повод Юсупова коня, уговаривали непокорного сына: "Эй, мирза, опомнись, не перечь отцу, берегись отцовского проклятия — оно тебя сделает несчастным на всю жизнь. Повинись, встань на колени, проси у отца прощенья…" У Юсупа перехватило горло, зубы стучали, как в лихорадке. Никому не поклонившись, пробрался он верхом на коне через толпу и, не оглядываясь, уехал из аила.

Он понимал теперь, что не ужиться ему с отцом никогда. Если Эсенбай-бий и раньще терпеть его не мог, то после сегодняшнего случая и подавно. В ту же ночь Юсуп усадил мать на своего любимца-трехлетку, собрал джигитов, которые захотели последовать за ним, и двинулся в Талас. Перед самым отъездом поджег юрту — ни одной нитки не хотел он брать у отца; сидя в седле, смотрел Юсуп, как догорает юрта, а когда огонь погас, дал ходу коню.

Укрылся он