человек с полсотни, и гомонила страшно. Но все это опасной бритвой вдруг вспорол дикий, звериный рев. В нем слышалась невыносимая боль. Из сомкнутых человеческих спин выпросталась насмерть перепуганная сухощавая старушка и прокатилась стороной, в ошеломлении приговаривая «кровопивцы – ишь чего творят…».

Протолкавшись вперед, Постников увидел, что на земле под забором управы корчилась полураздавленная или обгоревшая женщина – было не разобрать. Она кричала без передышки, на сплошном беспрерывном выдохе. Ее тесно окружили, не протолкнешься, и ничего понять было нельзя. Постников успел разглядеть разве только ее руку, которая сжималась и разжималась, как будто искала что-то в пыли. Крик женщины прервался, и сразу села жуткая тишина. Все притихли, шелестел только тревожный шепот. Умершую подняли на носилках и понесли в управу, вслед за ней пробежал страшно запыхавшийся, пунцового цвета человек с медицинским саквояжем и тоже исчез внутри дома.

– Фельдшер. Теперь акт будет составлять.

– Вот тебе и привет – невинную женщину, возле собственного дома. Кожу со спины срезали и сняли…

– Да кто же?

– Ищи-свищи: мало ли народу по дороге шастает…

– Известно, чья работа, – рассудительно вещал какой-то старик. В молодом лунном свете только была видна его темно-синяя кепка, украшенная неизвестным белым логотипом и толстый нос.

– Да ты-то откуда знаешь, старый? – злобно крикнули из темноты. Но дед не смутился и с достоинством произнес:

– Дубоградская это работа – вот чья! Ее сын в республиканское ополчение подался – там паек хороший, дрова дают и еще льготы. Вот и выслужил парень – от Модератора грамоту теперь пришлют, соболезнование – на стенку повесить…

– Что такое «Дубоградская работа»? – спросил у Постников старика.

– Ты, парень, приезжий, вот что. Беречься тут надо, – ответили за спиной.

– Нет, дед, ты погоди, – не унимался Постников и пытался ухватить старика за рукав. Держать ответ старик совершенно не желал. Он виртуозно заработал локтями и в секунду исчез, словно жук в африканском песке.

Постников отошел в сторону, там нашелся скудный торговый ряд. Несколько автомобильных прицепов и садовых тачек служили прилавками, на картонных листах был разложен лук репчатый и зеленый, картофель, чеснок, пара пучков увядшей петрушки. Предлагалась также поношенная одежда для детей и взрослых, немудрящая посуда, игрушки. Как видно, в оборот шлее здесь все что только можно.

– Что продаете? – поинтересовался Постников у круглого продавца с раскосыми эвенкийскими глазами. Тот с непроницаемым видом укладывал репу в мешок и отозвался нехотя, да и только лишь потому что Постников не отставал:

– Ну, спиртное. Сигареты. Наркотики. Жратва. Ну, женщину могу или мужчину, если деньги есть или на обмен что стоящее, – изрек тонким голосом эвенк и показал известный всему миру жест, обозначающий наличность.

За его пикапом был припаркован легкий двухосный фургон, крытый дырявым брезентом и пристегнутый к самодельному моноблоку, собранному из черт знает чего. Оказалось, что хозяин фургона – тот самый проницательный старикан в кепке. Он восседал на облучке этой универсальной машины и давил на педаль газа, прогревая двигатель своего железного коня.

– Никак в дорогу на ночь глядя выдвигаетесь?

Старик ответил: – Дураков нет. Да вот хочу перегнать телегу к лагерю поближе.

– Можно в вашей повозке переночевать? Если что – помогу ее сторожить, – спросил Постников. – Только не подумайте чего – я не вор. Сами же видите, только что прибыл.

Старик не сразу отозвался и начал изучать Постникова с величайшим вниманием. Большие оттопыренные уши придавали его лицу простецкое выражение. Носил он расстегнутый стеганый жилет, черный шерстяной джемпер, немаркого цвета рубашку в мелкий орнамент и бесформенные брюки, привычные к полевым работам. Во рту деда сидела трубка с изогнутым чубуком, а над ней нависал толстый крапчатый нос. Из-под кустистых седых бровей покалывали маленькие глазки сельского жителя, который вечно себе на уме.

– Валяй, – разрешил старик. – Какой из тебя жулик? Только если что задумал – башку отстрелю, усек?

– Еще бы не усек.

В деревне Речной улеглась тишина. Ветер давно затих, и слышался разве что лай деревенских собак да вскрикивали сонные голоса в таборе – разные сны снились людям в эту пору. Подкатив с треском к лагерю, дед вынул из прицепа моток толстой проволоки и в несколько оборотов прикрутил ею мотоблок к передку повозки. Постников тем временем сходил до костра, принес полный котелок дымящегося кипятка и достал из мешка банку консервов. Старик выложил золотистые картофельные лепешки и даже небольшой шматок копченого сала. Пили кофе в прицепе при свете старого аккумуляторного фонаря, в то время как по брезентовой кровле уютнейшее постукивал ленивый дождь. Перекусив, растянулись на брезенте, из-под которого в бока упиралась картошка. Говорили обо всем, то есть, Постников, конечно, больше расспрашивал. Спать что-то не хотелось.

– На западной околице ходит оборванная девушка. Она сумасшедшая?

– Заигрывала, никак? Да это же наша Гретхен, которая без соображения! Так вот оно что – ему Гретхен повстречалась, а мы ее за амбарами и в лесу весь день искали! А она, видать, в старый дом опять забралась.

Старик высунулся из-под брезента и заголосил на весь лагерь:

– Госпожа Энгельс! Она в старом доме пряталась! Я же говорил вам: никуда не денется, побоится одна за деревню выходить!

Ему неразборчиво ответила женщина. Дед заполз обратно в фургон и закурил трубку, отчего фонарный свет приобрел сизый оттенок. Зато комары теперь трижды подумают, прежде чем сюда соваться. Старик пояснил:

– Ее болотники из халифата утащили в прошлом году, измывались, а потом выгнали. С тех пор она иногда нормальная, а в другой раз то хлеб выпрашивает, то пляшет на дороге. Голова мутится у нее, видишь ли.

– Тяжелая история, – сказал Постников и чихнул вследствие дыма.

– Это ничего, это пройдет, – ободрил старик и выколотил трубку на бортике фургона.

– Сколько ей лет?

– Да вроде как семнадцать стукнуло к лету.

– Почему так сделали с женщиной на площади? И кто?

– Как почему? Чтобы люди боялись в ополчение идти. У каждого родня есть, и всякий подумает – надо ли ему такое. Но послушай лучше. Ты об этом деле не говори ни с кем – а то мало ли кто тебе попадется. Не то слово брякнул – и кожу с тебя долой, это у них не залежится. Молчание – золото, умные люди до нас установили!

Он так и не назвал своего имени и не просил собеседника представиться. Да и Постников сам уже начал кое-что соображать.

– Как вообще живется здесь?

Дед почесался и ответил:

– Нехорошо живется, тревожно. Главное – на улицу в сумерках не соваться, а ночью теперь и медики не ездят, и полиция не