тихо, как в могиле Йоритомо. Сквозь высокие окна пробивался тусклый свет – длинные светлые полосы, словно нарисованные неуклюжей кистью на покрывале из пепла. Путь к трону сёгуна был устлан кроваво-красным ковром, гобелены шевелил легкий пахнущий дымом ветерок.

Трон оказался огромен: безвкусная глыба из золотых тигров и шелковых подушек отбрасывала на пол когтистую тень.

Хиро до сих пор не набрался смелости сесть на него.

У подножия трона ждали двое. Женщина в дзюни-хитоэ, красном, как кровь сердца, расшитом золотыми цветами. Лицо выбелено, черные как смоль волосы собраны в многослойный пучок, пронзенный сверкающими иглами.

Она подняла глаза, когда Хиро вошел в зал и на кратчайшее мгновение встретился с ней взглядом, и грудь ему пронзила тупая боль.

Мама.

Затем Хиро посмотрел на человека рядом с ней, и все чувства радости и печали испарились, оставив лишь черное ничто.

Голос из детства, резкий, упрекающий. Поднятая рука и память о позорных слезах.

Отец.

Он сидел в кресле. В проклятом кресле, которое стало его домом, наложницей, приговором. Респиратор, тяжелый и уродливый, был сделан из резины и латуни и закреплен толстыми пряжками на затылке. Длинные седеющие волосы зачесаны назад и заплетены в косы воина.

Однако в кресле восседал совсем не воин, нет. Возможно, лишь оболочка того, кому только и осталось, что вспоминать о былом: о тех днях, когда гайдзинские винтокрылые машины, ротор-топтеры, еще не взорвали его корабль, сбросив тот с небес и оставив лежать скрюченным среди обломков на равнине в Морчебе.

Лицо мужчины покрывали шрамы. Левая рука высохла и была пристегнута ремнями. С помощью прикрепленного к железному креслу-трону громоздкого узла из труб и мехов худая грудь отца двигалась в размеренном ритме, как часовой механизм, как рука на плече у Хиро, как голос в голове Хиро.

– Лорд Орочи-сан, – сказал он. – Леди Шизука-сан. Вы оказали мне честь своим визитом.

– Великий даймё, – с мучительным хрипом ответил отец, каждая пауза сопровождалась металлическим скрежетом. – Благословение Господа Идзанаги… вашему дому.

Мать опустилась на колени, прижалась лбом к половицам.

– Великий даймё.

Хиро шагнул вперед, протягивая руку.

– Мама, не…

Отец бросил на него острый взгляд – возмущение пополам с ужасом.

И этот взор заставил Хиро остановиться, буквально схватил за штаны и рывком поставил на ноги. Заставил забыть о боли в ободранном колене, об ушибленных костяшках пальцев или ноющей спине.

Самурай не проявляет эмоций. Никогда. Нет боли. Нет страха.

Хиро прикрыл кулак рукой и поклонился.

– Леди Шизука-сан. Вы уже почтили своего даймё. Встаньте, пожалуйста.

По ее лицу он видел, как ей хотелось обнять его и осыпать поцелуями, как она делала, когда Хиро был ребенком. Но она подчинилась, опустив глаза долу и плотно сжав губы. Как и подобало.

Как положено.

– Для меня честь, что вы почтили меня своим присутствием во дворце Тигра, но к чему так себя утруждать? – сказал Хиро. – Путешествие из провинции Блэкстоун не могло быть легким, учитывая ваше… состояние.

– Не проблема, великий даймё. – Орочи махнул здоровой рукой, будто отгоняя назойливое насекомое. – До нас дошли новости, что ты обрек себя на самоубийство… после того, как убийца сёгуна будет уничтожен…

Хиро посмотрел на мать, но ее глаза все еще были опущены. Могли ли они прийти сюда, чтобы отговорить его? Убедить отойти в сторону и оставить все позади?

– Я… то есть мы… – Орочи судорожно вздохнул. – Мы хотели, чтобы ты знал…

Неужели?

– Ваши поступки наполняют нас гордостью… Наполняют меня гордостью.

Нет.

Хиро поймал себя на том, что говорит каким-то чужим голосом.

Конечно же нет.

– Вы оказываете мне честь, лорд Орочи.

– Позор вашего провала… мне и вашей матери… нам трудно его пережить. Много ночей просидел я с клинком, зажатым в пальцах… размышляя о сэппуку в знак протеста против того, что вы… не последовали за своим господином на смерть. – Орочи нажал на рычаг управления иссохшей рукой, и кресло покатилось вперед на толстых резиновых колесах.

Орочи остановился достаточно близко, чтобы Хиро увидел блеск в глазах отца.

– Но я знал, что вы поступите… благородно. Что вы и элита избавите семьи от позора… вашего провала.

Деревянные мечи во дворе возле дома. Дует ветер, колышутся стебли лотоса. Нет места слезам. Нет места боли. Овладеть мастерством боя длинным и коротким мечом, а затем умереть.

– Я не подведу, отец. Наша честь будет восстановлена.

– Знаю, – кивнул Орочи. – Ты – самурай… мой сын.

– Милостивый муж, – проронила мать. – Письмо?

Холодный взгляд Орочи, хлестко брошенный через плечо, заставил ее замолчать. Ей будто отвесили пощечину.

– Письмо? – Хиро замешкался. – Какое?..

– Которое вы прислали летом, – после паузы прохрипел Орочи. – С новостями об убийстве Йоритомо… Мы предположили, что позже вы покончили с собой. Потому и не ответили.

– Вы упоминали… – Мать посмотрела на сына с отчаянной надеждой. – Вы писали о девушке, с которой познакомились? За которой хотели ухаживать?

Орочи прочистил горло.

– Понимаете, мы спрашиваем, чтобы быть осведомленными о том, не давали ли вы… каких-либо обещаний… Обещаний, которые семья обязана выполнить после вашей смерти.

Она лежала в его объятиях в пропитанной потом темноте, прижавшись щекой к его груди.

Он чувствовал запах ее волос, духов, вкус влажной кожи на своих губах.

– Как только сёгун успокоится, я попрошу у него разрешения ухаживать за тобой. Я отправил письмо своему отцу…

– Ухаживать за мной? Зачем, черт возьми?

– Чтобы я мог быть с тобой. – Он нахмурился и привстал, опираясь на локоть.

– Хиро, ты и так со мной, прямо сейчас, – засмеялась она, снова целуя его.

Ее поцелуи были на вкус как лето…

– Нет, – сказал Хиро. – Не было никаких обещаний. Вам не стоит переживать.

– Хорошо, – кивнул отец. – Хорошо, – повторил он.

Теперь тишина омывала Хиро, как черная соленая вода в заливе Киген. Разъедающая. Разрушающая. Волна за волной обрушивались на него, с каждым вздохом забирая частичку души и устремляясь обратно в море.

Вот он сидит на плечах у отца. Он еще слишком мал, чтобы видеть поверх стеблей лотоса, и восхищается миром за пределами родовых поместий. Вот он впервые поднимает отцовский меч, наблюдая, как солнечный луч целует лезвие.

В тот день, когда его приняли в элиту Казумицу, он единственный раз заметил слезы в глазах отца.

Но воспоминания смывает черной водой, остается только пятно. Тяжелая ноша. Провал, с которым, как его учили, Хиро никогда и ни за что не должен смириться.

– Мне пора. Мы отправляемся на плацдарм. – Хиро поймал себя на том, что говорит вслух. – Меня ждут люди.

– Конечно, даймё, – изрек отец. – Не позволяйте нам задерживать вас.

Хиро сглотнул. Поклонился.

– До свидания, отец.

Орочи