— Бога ради, святой отец! Если мы последуем этим советам, нас самих сожгут еретики, а мои люди превратятся в обычную армию на службе у экономики, а не у Бога, — запротестовал Лонгин, бледный от сдерживаемого гнева; положение Матео и его слава не позволяли нападать на него в открытую.

— Лонгин, ты по долгу службы знаешь преступников и совершаемые преступления, ответь: разве пилигримов и одиноких священников убивают те, кто присягнул ложе?

— Нет, потому что таких мало!

— Ты знаешь, что это не так, Лонгин; их не так уж мало, во всяком случае, их хватило бы, чтобы убить или ограбить старика. Церковь сама стала для них врагом, но они — не враги Церкви.

По всему залу тут же распространился все возрастающий шум голосов, многие недоумевали, как Матео осмелился сказать такое. Пабло Симон сидел словно прикованный к своему стулу и, стиснув зубы, слушал этого исключительного человека, не сводя с него глаз.

Антонио как директор учебного заведения больше не мог сохранять спокойствие, и сквозь нестройный шум пробился его твердый и страстный голос.

— Я прошу критиков отнестись к отцу Матео терпимо и проявить уважение, ведь пусть я и знаком с ним лишь несколько месяцев, но знаю его как образец христианских добродетелей, которые всем нам могли бы пригодиться. Он чист, мудр и добр, но, как это ни печально, чрезвычайно снисходителен и слишком симпатизирует силам, направляемым врагом Бога. Братья-инквизиторы, я понимаю ваш праведный гнев, но ума не приложу, как может столь почтенный священник, как Матео, советовать сохранять бесстрастие, когда нужно быть предельно строгими и разом проучить всех этих порочных людей. Хотел бы я познакомиться с руководителями этой знаменитой страшной ложи и посмотреть, способны ли они проявить хоть малейшую добродетель и заслуживают ли хоть какого-нибудь прощения. По мне, так лучше сжечь их всех, даже если их станет больше, лишь бы они не оставались на свободе! Посмотрите на эту бедную девочку, Волюспу, которую превратили в Ипатию, жрицу какого-то дьявольского кровавого культа, если судить по этому проклятому имени — Ипатия, символу язычества и идолопоклонства!

Антонио сел, а Матео предпочел проглотить слова, чуть не сорвавшиеся с губ. Долгие часы тянулось совещание, на котором допускалось исходить лишь из одного мнения, и было решено подвергнуть девушку так называемому испытанию водой, поскольку, как говорили многие, свидетельских показаний, подтверждающих, что она связалась с колдовством, было мало. Пожалуй, самая мерзкая и жестокая пытка инквизиции из множества применявшихся ею состояла в том, что обвиняемого связывали, сажали в мешок, затыкали ему рот и бросали в реку или глубокое озеро; если несчастному удавалось несколько секунд продержаться на плаву, ему приписывали магические силы, потом вытаскивали его на берег и отправляли на костер. Если же он сразу тонул, то на этом месте читались молитвы, звучали песнопения, водружались религиозные символы, а когда доставали тело утопленника, следовало погребение по всем канонам, и родственникам торжественно объявляли об успехе операции.

Пабло Симон вышел, до смерти устав от подобного фарса, его разъедал бессильный гнев, он испытывал отвращение к напускному благочестию этих самых настоящих иуд.

Той же ночью, когда в ложе закончились официальные встречи, соответствующие ступени посвящения Пабло Симона, к нему подошел Матео и пригласил в свою келью. Как только они вошли, он сказал:

— Антонио, директор приходского училища, отправляется завтра в соседний город. Я подготовил нападение на его карету, чтобы иметь возможность поговорить с ним. Он человек хороший, но весь, как грязью, облеплен догмами и «авторитетами». Потом ты уедешь за границу: Лонгин с подозрением относится к твоим опытам и, если получит хоть малейшую улику, тут же отправит тебя на костер. Мои связи уже не смогут тебя защитить.

— Брат Одиннадцатый, я не хочу уезжать от вас! Вы ведь тоже в опасности!

— Но мое присутствие здесь необходимо, и мое официальное положение заставит инспекторов Святой инквизиции долго колебаться, прежде чем они решатся меня обвинить. Впрочем, я уже спланировал твое путешествие; рано или поздно его должен совершить каждый ученик…

— И куда вы меня посылаете?

— В Малую Азию, в Индию, возможно, в Китай. Посмотрим… Хочешь присутствовать при беседе с Антонио?

— Конечно, брат!

— Тогда сохраняй спокойствие и жди от меня вестей.

На закате следующего дня человек двадцать пять из членов ложи переоделись в разбойников, вооружились и устроили засаду у большой дороги. Затянутое свинцовыми тучами небо казалось ватным, а рощи, обрамлявшие широкую равнину у подножия гор, смешались со своими тенями и словно выросли. В разрывах туч на небе поблескивали первые звезды, а вдали засверкали еще два огонька, и свет их шел не с неба.

Вскоре карета отца Антонио остановилась перед деревом, лежавшим поперек дороги, и восемь человек из эскорта Святой инквизиции, не оказав большого сопротивления, были взяты в плен. Всех, включая личного секретаря Антонио и пассажира-лиценциата, связали и с кляпом во рту отвели к развалинам заброшенной мельницы.

Там, в комнате, служившей когда-то зернохранилищем, остались только Антонио, Матео, еще один брат из ложи и Пабло Симон. Служителя церкви развязали и предложили ему сесть. Все трое членов тайного общества, лица которых скрывали большие бесформенные капюшоны, были осыпаны упреками и обвинениями со стороны директора:

— Разбойники, нечестивцы! Почему бы вам наконец не ограбить нас и не дать мне продолжить свой путь с миром? Вы уже не щадите солдат Христовых?

— Солдат? Мы не знаем, какой Христос платит вам жалование за службу… Что же касается нечестивцев, то жизнь сама опровергает вас, — воскликнул брат Одиннадцатый, стараясь не рассмеяться при виде изумления на лице собеседника.

— Кто вы? Вы говорите не как военный…

— «Знающие» говорят, что король не разговаривает, как раб, а раб не разговаривает, как король… Отец Антонио, обещаете ли вы не раскрывать наши личности, если мы вам покажемся?

— Если это не принесет вреда Церкви, то пусть будет так.

— Оставьте софизмы: да или нет? Я не глава ложи, но у меня достаточный уровень, чтобы говорить от ее имени… Вы обещаете?

— Да, клянусь никогда не выдавать вас.

— Хорошо… Покажи себя, Пабло Симон!

— Молодой химик! Лонгин был прав! О, сбившийся с пути истинного!

Он бы еще полчаса отчитывал Пабло Симона, если бы, увидев лицо Матео, не онемел от страха, изумления и гнева одновременно. И, прежде чем к нему вернулся дар речи, он вынужден был узнать в третьем человеке в капюшоне преподавателя греческого из собственной семинарии.

— Времени у нас очень мало, отец Антонио. Слушайте меня внимательно, а главное, обдумывайте то, что слышите; я бы не стал понапрасну рисковать жизнями более двадцати человек.

— Говорите!

— Благодарю… Прежде всего, я хочу, чтобы вы знали: то, что говорят о тайных ложах, — сплетни и домыслы. Я не отрицаю, что могут существовать тайные братства, где занимаются черной магией и обезглавливают детей, но у нас нет с ними ничего общего, точно так же как и вы не в ответе за те преступления, которые может совершить христианин, только потому, что он христианин…