— Откуда вы знаете?

— Я «видела» это и «знаю», что меня ждет самая страшная и омерзительная смерть…

— Ипатия, вы очень слабы в последнее время; возможно, это всего лишь галлюцинация…

— Нет… такого рода галлюцинаций у меня никогда не было…

— Тогда вам нужно скрыться! Подождите здесь! Я пойду в «Руины» и посоветуюсь с братом Одиннадцатым!

— Не делайте этого, брат, умоляю вас! Даже если вы все умрете со мной, вы не измените линию моей судьбы. Смерти я не боюсь, меня беспокоят лишь мысли о муках, ведь мое больное тело изменит мне…

— Не будем больше об этом! Дождитесь меня!

С этими словами Пабло Симон поспешно вышел из лаборатории, оставив девушку в обществе Хосе и нескольких слуг.

На обратном пути дождь усилился, а встающее солнце не пробивалось сквозь тучи. Пабло Симона встретил слегка побледневший Хосе.

— Сестра Ипатия сбежала! Она притворилась спящей или действительно уснула, и я оставил ее одну, чтобы принести одеяло, а когда вернулся, ее уже не было…

— Несчастная! Еще одна жертва! Ах, Хосе, когда человечество осознáет свою судьбу, порожденную за несколько последних веков, когда глазам его будущих правителей предстанет вся пролитая кровь, то участь древних религий, в храмах которых сейчас пасется скот, покажется им завидной и блистательной, как свет Солнца…

Пабло Симон сорвал с себя плащ из вощеной парусины и швырнул в угол. В подобные мгновения острое чувство справедливости, энергия, преодолевающая любую преграду, и все еще несовершенный контроль разума и эмоций доводили его до откровенных вспышек гнева, «праведного гнева», от которого несвободны даже те, кого люди считают богами.

Приняв лекарство собственного изобретения, которое помогало с легкостью переносить усталость и нервное напряжение, Пабло Симон сделал невероятное усилие, чтобы снова одеться, и направился в приходское училище. Едва он вошел, как его срочно вызвал к себе отец Педро, который несколько месяцев назад вступил в Священную коллегию. Новое облачение, еще более пышное, чем прежде, делало его фигуру еще заметнее. Он не скрывал неприязни к своему окружению, ведь теперь он жил в гораздо более крупном городе и лишь изредка наезжал в этот глухой университетский городок.

— Пабло Симон, Христа ради, приведи ты в чувство эту ведьму! Никто из врачей не смог… Разве что поможет один из твоих таинственных отваров…

— Мои отвары вовсе не таинственные, монсеньор, вы их видели, как и многие другие люди…

— Такие же несведущие в алхимии, как и я! Их ты можешь провести, но только не меня. Ты знаешь больше, чем кажется. Приведи в себя эту распутницу! Если не сделаешь этого или если убьешь ее, трибунал поджарит твою плоть…

Пабло Симон с огромным усилием овладел собой и осмотрел девушку. Похоже, она не принимала никакого наркотического средства, а просто благодаря своей воле и способностям покинула тело, чтобы отдохнуть и избежать допросов.

Молодой человек попросил послать кого-нибудь к нему домой и взять у его помощника настойку. Когда ее принесли, он налил несколько капель сквозь стиснутые зубы Ипатии и, медленно приподняв одно за другим ее веки, с помощью зеркала осветил глаза. Вскоре девушка пришла в сознание и настороженно огляделась.

— Она очень слаба; позаботьтесь о ней, если хотите видеть ее живой, — прошептал Пабло Симон на ухо Педро, чтобы тот не приказал подвергнуть ее пыткам.

— Ты ее знаешь? — спросил прелат.

— Разумеется; ее зовут Волюспа.

— Или Ипатия? — прозвучал за спиной Пабло Симона сухой голос Лонгина.

Педро барабанил пальцами по животу, что было верным признаком беспокойства. Молодой посвященный повернулся и с холодным спокойствием спросил у сыщика:

— Откуда я могу знать какое-то другое имя, если все называют ее этим?

— Можешь, если ты член ложи… — Лонгин был напряжен, словно охотничья собака.

— От страха у вас начинаются видения! — воскликнул Пабло Симон.

— Не сердись на Лонгина; твоя работа — исследование металлов и элементов, а он расследует дела людей… Лонгин, откуда ты это знаешь? — спросил инквизитор.

— Монсеньор, мачеха этой ведьмы «невольно» открыла мне, что именно таким именем та называла себя в молитвах дьяволу. Вы решите, что я преувеличиваю, но в этом городке сотни заговорщиков: профессора, священники и военные являются членами ложи.

Черные глаза кардинала наполнились страхом, и он истерическим криком выпроводил Пабло Симона. Тот с глубоким поклоном удалился.

Прошел месяц, хлопья снега молчаливо умирали на подоконнике приходского училища, и вот Пабло Симона, поглощенного этим зрелищем, снова вызвали в кабинет директора, который теперь занимал отец Антонио, человек с добрым сердцем, но фанатично служивший инквизиции.

В зале вдоль стен расположились первые лица городка и священники, специально прибывшие сюда из окрестных мест. Во главе стола сидел Педро, а по обеим сторонам от него — Матео, Антонио, Лонгин и еще трое членов суда Святой инквизиции.

Старик на входе, выполнявший обязанности распорядителя церемоний, указал Пабло Симону его место и доложил о его приходе сидевшим за столом.

Пабло Симон стал рассматривать собрание; присутствовавших было не менее пятидесяти, среди них — несколько членов ложи, человек десять-двенадцать. Когда прибыло официальное лицо ордена Святой инквизиции, заседание можно было начинать.

После официальных приветствий новый кардинал сообщил:

— Суд Священной канцелярии инквизиции объявляет колдунью Волюспу, или Ипатию, как назвала она себя в силу своей греховной низости, виновной. С согласия Святой церкви, суд предоставил нам решить, какой смерти она заслуживает, и прочие детали. В этот раз костер не является рекомендованной мерой, поскольку этот обычай казни заблудших представляется нам неэффективным: чем больше сжигается еретиков, тем больше у них появляется учеников, а кроме того, многие горожане начинают ими восхищаться и защищать их. В чем причина этой напасти? Может, дело в нашей чрезмерной мягкости к сотням астрономов, химиков и даже клириков, к тем, кто высказывает суждения, противоречащие святой Библии или тому, как толкует Библию Святая церковь? Вам слово, дети мои!

Ответом ему было глубокое молчание: те, кто не имел большого влияния, говорить боялись, а остальные, прежде чем сказать, долго думали. Но вскоре слово попросил Матео.

— Братья! Для чего мы собрались? Чтобы убить больше людей или чтобы найти способ укрепить Церковь и вернуть в ее лоно отступников? Мы видим, как каждая казнь приносит нам сотню врагов и уводит от нас тысячу друзей. Следовать ли нам и дальше столь неразумным путем? За последние сто лет миллионы верующих на севере Европы, в Малой Азии и Африке откололись от нас; даже в наших странах немалая часть аристократии, девять десятых интеллигенции, половина людей искусства повернулись к нам спиной. Говорю вам как член Церкви: если мы не уйдем с этой гибельной дороги, через пять-десять веков католиков останется совсем немного, но самое печальное, что дискредитирована будет не только Церковь, но и Иисус Христос, и все религиозные формы. Братья, одумаемся! Давайте перестанем сжигать безумцев, больных и тех, кто думает не так, как мы! Приостановите казни, обеспечьте лучшие условия для священников в далеких селениях, пусть даже в городах у нас останется меньше удобств! Пусть солдаты Святой инквизиции преследуют лишь разбойников на дорогах и пиратов, и вы увидите скорое возрождение Церкви!