колются, как ежики.

«Просто спи». Не буду язвить, не буду хамить. Хотелось, однако, зажмуриться и стиснуть зубы.

– Я ждал продолжения. Но не дождался.

Ждал он, значит. Что ж, я могла бы быть для него бесплатным шоу, но не стала. Только печаль усилилась.

А рука Пью тем временем ожила. Она не спеша двинулась вниз, к застегнутой ширинке.

– Хочешь убедиться, что я там тоже красивая?

Цинизм мой прорвался наружу. И я бы сказала что-нибудь еще – едкое и саркастичное, – но Эггерт был Эггертом, и он явил наружу еще один свой мужской слой – просто зажал мне рот. Он не делал этот жестко, наоборот, довольно мягко. Просто ладонь, плотно накрывшая мои губы. Я могла бы вывернуться, я могла бы избавиться от захвата, но я не хотела. Прижатая затылком к его шее, я понимала, что он, до того как продолжить, заставил меня сдаться дважды. Наверное, можно было теперь брыкаться, разбрызгивая обиду, прожигая дырки серной кислотой, но в его руках – в его новых оживших руках – я опять погрузилась в тот самый желанный транс. Практически мгновенно размягчилась, поняла, что рядом с ним готова сдаваться бесконечно, что я не пикну, когда он проникнет мне в трусики.

И он сделал это. С той же аккуратностью, с присущей ему тактильной нежностью он коснулся там, где было скользко, раздвинул складки пальцами, умело и очень ласково погладил. Безошибочно отыскал место, жаждущее внимания, и принялся его «любить». Очень неспешно, очень правильно.

У меня отрубило мозг. Я чувствовала себя странно – как муха в сетях паука. Как очень счастливая, как бесконечно сильно опьяненная наслаждением муха, не желающая быть нигде, кроме этих самых сетей. Больше не имело смысла сдерживать дрожь и стоны, хотя они упирались в зажавшую рот ладонь. Я падала в сладкую пропасть со скоростью «Боинга», потерявшего все турбины. Теперь тот самых пах, который я отчаянно желала почувствовать – напряженный, каменный и очень рельефный, – упирался в мои ягодицы. Он вжался в них до упора, когда меня начало под чужими ласковыми пальцами рвать на части. Это было фиаско – полное и безоговорочное. Фиаско женщины под пальцами мужчины. Вся жесткость Эггерта, вся его мужская аура проникла в меня в момент «выстрела в мозг» и заполнила до краев. Это был на удивление яркий и сильный оргазм, длящийся волнами, наполняющий и наполняющий. Сейчас ИИ видел бы на радаре сияющее надо мной поле, пока тело продолжало исходить судорогами, пока я не могла успокоить дыхание.

Я затихала медленно. И я слышала, как совершенно иначе дышал Эггерт – он был на взводе, хоть и сдерживал себя. Он более не двигался, но ловил каждый мой вдох, каждый остаточный спазм, он вливал его в себя – так мне ощущалось. И он наслаждался. Даже не умей я чувствовать чужие эмоции, я бы уловила это. Но, умея, я погрузилась в него с головой – в наслаждение Пью. В его глубокое и полное удовлетворение, в его желание, чтобы это удовлетворение длилось.

Наверное, в иной раз я желала бы «продолжения банкета». Но теперь, умиротворенная и безмятежная, я соскользнула сначала в негу, лишенную мыслей, а после уснула. Уснула с пальцами Эггерта между ног.

Глава 6

(Пицца – Оружие)

Я проснулась раньше Эггерта. Или же он позволил мне так думать.

Поднялась, ушла чистить зубы, приводить себя в порядок. В этот самый порядок не получалось привести лишь сердце – в нем застыла тупая боль. Почти незаметная, если не приглядываться, стыдливая и прячущаяся. Маленькая трещинка.

Он не принял меня вчера до конца. Отозвался на мой призыв о ласке, но через «условие», выделив лишь малую часть себя, и душа печалилась. Я поняла, что не буду больше пытаться его раскрыть и понять, не буду навязывать себя – насильно мил не будешь. Попробую временно забыть о собственном спутнике, сосредоточиться на делах, на формировании новых запросов для ИИ. Хотелось выйти из лабиринта: я начинала уставать от листьев, коридоров, стен. Буду, как всегда, думать о домике и не думать о прошедшей ночи, после которой я проснулась с аккуратно застегнутой ширинкой. Раскрываться там, где не нужно, – путь к новым страданиям. Обойдусь без них.

Завтрак я готовила молча. Движения точные, скупые – как у солдата: надорвать упаковку, всыпать крупу в кипящую воду. Рядом с Эггертом на бревне я положила зубную пасту, щетку, поставила кружку с водой. И опять принялась заниматься костром.

– Ты не особенно разговорчивая сегодня.

Пью с серьезным выражением лица смотрел на меня – зубы он почистил, принадлежности аккуратно сложил в мешок.

– Не особенно.

Хватит ластиться к тому, кто тебя гладить не хочет.

– Больше тебя старый мир не интересует?

Я поворошила угли, поморщилась от дыма.

– Будут вопросы – я задам.

Даже если он понял мое настроение по голосу, прояснять ничего не стал. К лучшему. К черту. Просто будем идти молча, просто идти – я, как в худшие моменты жизни, сосредоточусь на мечте.

(Hidden Face – A Wound of Love)

Я так делала в детстве: старалась убежать от того, кто меня обидел. Даже если это были родители, даже если они просили меня держать их за руку. Когда больно, хочется оказаться далеко от обидчика, потому я не шагала – я, кажется, бежала. Шла быстро, чтобы от Эггерта оторваться, чтобы не слышать звук его шагов. Пусть плетется где-нибудь там, пусть останется за три поворота позади, пусть наступит у меня, наконец, иллюзия желанного одиночества.

Он, конечно, старался не отставать – я понимала логику. Он заблудится, если я уйду. Наверное, я издевалась над ним, но мне нужен был глоток воздуха без него. Наверное, я прибавила бы скорость еще, наверное, рванула бы вперед на всех парах, но…в какой-то момент он запнулся. Уже прилично отстав, зацепился носком ботинка за выступающий бугор, припал на одно колено, и беспомощно скользнула по воздуху его рука.

Опять кольнуло сердце – уже не за себя.

Я не знала, ударился ли он, быть может, вывихнул лодыжку. Подошла ближе; Эггерт ощупывал землю, и я не сразу поняла зачем. Догадалась спустя секунду – он подумал, что, вероятно, задел зарытую в землю трубу, ведущую к питьевому фонтанчику. Его пальцы несмело ощупали листву сбоку – фонтанчика не было.

Я протянула ему бутылку.

Пью взял ее не сразу; черты его лица казались не столько жесткими сейчас, сколько усталыми. Непросто, наверное, бежать вперед за тем, кто не желает, чтобы его догнали. Десятикратно непросто, когда ты слепой.

Поднялся он медленно, сделал глоток, вернул бутылку. И мне стало понятно, что дальше он не пойдет – слишком тяжелая в воздухе тишина, и опять разливается та самая готовность человека принять любую судьбу. Даже плохую.

– Иди, – обронил сухо, – ты ведь хочешь уйти. Сбежать.

Я хотела. Но стояла на месте. Могла бы дойти до ближайшего поворота, скрыться за ним, посидеть. Подумать, вспомнить о том, что друг без друга мы отсюда не выберемся: он нужен мне, я нужна ему. Эггерт не может активировать ключ без зрения, я не знаю, как дать отбой матрице. Вдруг, активируя ключ неверно, я перемещусь в новую? Ловушки, даже если это красивые ловушки, утомляли. Поэтому мне не нужно было доходить до поворота и уединяться, чтобы об этом вспомнить. Делать что-то, однако, следовало. Как-то разряжать ситуацию. И, конечно, в этом случае лучше всего работала честность, хоть давалась она порой непросто.

Помолчав, я выдала:

– Я на тебя обиделась.

– Я понял.

Ему почему-то было тяжело, я не знала, от чего именно, но чувствовала это. Его я вообще чувствовала на удивление хорошо. Вспомнилось, как откровенно я предлагалась ему вчера, как неспешно он принял лишь часть предложения, – снова захотелось бежать вперед.

– И зла.

Эггерт вздохнул почти неслышно, поджал губы.

– Ты ведь эмпат, Кристина. Так?

– Да.

Он протянул руку, чтобы коснуться моей, но я отдернула ладонь.

– Давай без этих…без твоих «волшебных» касаний.

Его почему-то задели мои слова, и собственную эмпатию в тот момент, когда боль Эггерта