ощутила в нем – скрытая, жгучая, – шибанула наружу.

Я остановилась, прижала его спиной к изгороди, прижалась к нему сама, вдохнула отголосок чужого несчастья, тряхнула головой. И предложила:

– Опиши мне того, кто это сделал с тобой. Я создам его тут, и мы порежем его на куски. Вместе.

Эггерт улыбался грустно. И легко.

В нем плескалась благодарность, смешанная с удивлением, – кажется, он тоже забыл, когда испытывал ее в последний раз.

Не ответил снова, лишь коснулся моих губ поцелуем, и меня сразила наша общая в этот момент открытость друг другу. Хотелось вот так шагать навстречу дальше, все ближе проникать, узнавать, сливаться. Оказывается, взаимные чувства – удивительное счастье.

– С каждым разом мне все сложнее тебя отпускать.

Я рассмеялась, отстраняясь.

Мне виделся день, наполненный замечательными вещами – вдохновением, восторгом, нежностью. То самой любовью, о которой мечталось. И нетерпеливо стучал хвостом ИИ.

– Идем, – я потянула Эггерта вперед. – Чувствую, мы скоро будем на месте.

Дальше был момент тишины, когда мой спутник, чувствуя мою занятость, не мешал. Я же проясняла свои запросы четко, ясно, вдохновенно.

«Домик… Возьми у меня в воображении. Небольшой, красивый, каменные стены. Комнаты изнутри обшиты деревом, оборудованная кухня, цветы на окнах. В палисаднике розы…»

Искусственный разум сочился обожанием – ему нравилось ткать, создавать, детализировать. И чудился в воздухе его ответ: «Будут розы».

«Чтобы в холодильнике нашлась еда, свежие продукты – сухие, на полках в шкафах» – мне было все равно, откуда он будет это брать, вопрос странности появления предметов из воздуха более не мучил. Если матрица создала зеленых монстров, пачку макарон создать тоже сможет.

«И еще люблю, когда есть запасы».

«Какие?» – ИИ не говорил словами, но отзывался чувствами. Мол, проясни.

«Разные. Много…»

Мне в воображении тут же нарисовалась чужая картинка: игривый разум собирался разместить под домом целый склад, в котором найдется всё.

«Да нет же, – я даже рассмеялась вслух, – мне не нужен под домом стадион. Пусть просто найдутся банки с грибами, помидорами, огурчиками… Капуста, соленья, маринады. Варенье. Сухарики…»

Они не были мне нужны, но они были у бабушки. Я любила ее кладовые: казалось, ты находишься в краю душевности и заботы, на банках аккуратные наклейки. Коробки с печеньем повязаны лентами – сказывался талант украшать.

– Почему ты смеешься? – Эггерт улыбался.

– Проясняю матрице про еду.

– Закажи и для меня.

– Какую-то особенную?

– Подойдет жареная курица, картофельные дольки.

Мне сразу представилась ароматная, золотистая, запеченная в духовке курочка, пряный запах специй и трав, картофель в укропе – ИИ наматывал на ус с восторгом. Ему нравилось создавать все, что нравилось всем. Да ему просто нравилось создавать.

– Не очень ты притязательный в еде.

– К лучшему, ведь так?

Я сжала теплую ладонь.

Не думала, что этот день может стать счастливее, но он стал.

Когда после очередного поворота изгородь вдруг закончилась и открылся широкий выход из лабиринта, я застыла, неспособная вымолвить ни слова.

– Что там? – спросил Пью. И сам же ответил: – Выход… Да?

– Да.

– И домик внизу?

Я кивнула. Сложно было говорить: слишком быстро это случилось, и слишком красивым выглядело зрелище. Покатый холм, поросший травой, длинные косые лучи солнца и где-то там – домик с широким крыльцом.

«Лохань, – спохватилась я в последний момент. – Пусть на крыльце стоит купель с теплой водой, откуда так невероятно приятно созерцать окружение». У бабушки такой не было, но пусть будет у меня. Хотя бы в мечте. Стало совершенно понятно, почему многие из матрицы наружу выходить не хотели.

Наверное, потому, что я продолжать стоять в немом изумлении и молчать, заговорил Эггерт:

– Ты невероятная, Кристина.

Я повернулась, удивленная.

– Почему?

– Очень легко проясняешь и проявляешь желания.

– А другие разве не так?

Я полагала, что это просто место волшебное. Пребывая в восторге, любому легко творить.

– Не так. – Эггерт, вероятно, что-то об этом знал. – Не всегда. Многие приходят в матрицу, внешне желая одного, но внутренне мечтая о другом.

Мне сложно было представить, как такое возможно. Пью пояснил:

– Тогда наступает битва с нейросетью, битва с самим собой. Интеллект вытаскивает на поверхность скрытое, даже хорошо замурованное. Ему не важны слова – ему важны чувства, точные, ясные образы и синхронность внешнего и скрытого. У тебя она есть. Ты очень чиста для Третьего Района.

Неожиданные слова. Странные, ранящие, открывающие что-то сокровенное. Ласковые, но почему-то болезненные.

«Ты очень чиста…»

Неужели Эггерт думает, что в Третьем одна только грязь? Там люди – да, разные, плохие и хорошие. Хороших больше, так я всегда думала.

– Ты готов стараться? – спросила я со смешком вместо ответа.

– Стараться завоевать свою даму?

«Свою даму» – никогда не слышала ничего более приятного. Пусть шутка, пусть просто речевой оборот – еще один подарок.

– Да…

– Приложу невиданные усилия.

Я знала, что ему не придется. Но играть в неприступность было изумительно. Так же чудесно, как и ожидать, что на подоконнике найдутся бабушкины цветы, а в духовке будет ждать горячая курица.

– Бежим! – я выдернула руку из ладони Эггерта. Пусть он не побежит, если не захочет, пусть испугается колдобин, но я не могла не лететь вниз по склону, как в детстве. Навстречу лучшему дню в жизни. Он, кажется, смеялся – я неслась вперед.

Глава 7

– Что это за специи? Не кориандр, не мускатный орех…

Курица, вынутая из духовки на противне с картофелем, была замаринована искусно.

– Это лемонграсс, тимьян и семена сельдерея.

Я не ожидала, что Пью окажется знатоком в искусстве кулинарии. «Лемонграсс» – что это? Да и семена сельдерея в нашем магазине, насколько мне помнилось, не продавали.

Мясо нежное; картофель, как заказывалось, в укропе. Хрустящий снаружи, мягкий внутри.

– Ты в этом разбираешься?

Мы ели в «чьем-то» доме, не задаваясь вопросами, откуда внутри матрицы берутся предметы. Слишком соскучились по нормальной горячей еде; в холодильнике нашелся свежий охлажденный морс – он стал для меня «вишенкой на торте».

– Я люблю готовить. Любил.

Эггерт ел аккуратно, даже аристократично – вилкой и ножом. Кажется, слепота не мешала его отточенным движениям, приборами он пользовался как продолжением себя. Не человек, а вечное противоречие. Будучи слепой, я бы, наверное, ела руками.

Утолив голод, я отодвинула тарелку. Спросила, уже не умея усидеть на месте.

– Ты не против, если я пока осмотрюсь? Посуду я уберу и помою, когда ты поешь. Оставь ее на столе…

«Шуруй» – именно так я расценила короткий добродушный жест закругленного ножа, качнувшегося в сторону комнат.

(Austin Farwell – Smile More (Slowed))

Конечно, не все оказалось таким, как представлялось. Где-то в комнатах обои совпадали по расцветке с бабушкиными, где-то разнились. Вероятно, что-то ИИ брал из моих воспоминаний, что-то доделывал на свой лад. Там, где я помнила ясно, (комод в коридоре, рисунок на скатерти и шторах), совпадение мыслей и реальности оказалось стопроцентным. Иные же помещения казались мне частично «чужими» или же попросту забытыми. Но восторг это не умаляло. Если бы кто-то попросил меня занести отметки об этом дне в дневник, описание осмотра мной дома заняло бы добрых три страницы. Я трогала все: стеганые покрывала на кроватях, поверхности лакированных перил, даже ворс ковров. Я заглядывала в каждый ящик, удивляясь той же самой смеси: часть предметов оказалась знакомой, часть – «выдуманной». Нашлась и кладовая с банками – соленьями, маринадами. Совпадала на них форма наклеек и даже почерк бабушки, а вот ленты на коробках с печеньем оказались иного цвета. Все это будоражило чувства: восторг, растерянность, удивление, нежность. Искусственный разум старался как умел, и, наверное, наибольшую благодарность вызывали не сам дом, но именно старания ИИ.

«Спасибо» – он слышал меня, он чувствовал. В этом месте будет здорово «доживать» неделю. Ладно, пусть три-четыре дня, оставшиеся до перезарядки ключа. В душевой теплые полы; в комоде чистые полотенца и комплекты постельного белья. Еды в избытке. Это будут счастливые дни, полные ласкового созерцания и тихого счастья. Пусть дом не полностью такой, как виделось в воспоминаниях, – он все равно