Вернулись к входу на станцию метро и сразу начали наблюдать охреневшие лица императорских солдат и офицеров.

Тут, судя по погонам, есть сержантский состав, представленный в виде пяти единиц, а также офицерский состав, представленный в виде трёх единиц, причём один из них аж генерал.

— Что это за чудище? — спросил штабс-капитан Шулебский.

— Мы называем их рамами, — ответил я. — Но вы можете называть, как хотите. Хоть питерскими крепышами.

— Это Петроград? — вступил в разговор генерал с вычурными погонами, имеющими по две малые звезды.

— С кем имею честь? — спросил я.

— Генерал-майор Артамонов Николай Николаевич, — представился генерал.

Ростом он где-то метр восемьдесят, худой, возрастом не более пятидесяти лет, лицо холёное и лощённое, видно, что потомственное благородие, а изысканность его подчёркивается усами на манер Сальвадора Дали. Стрижен коротко, с пробором, волосы прилизаны и вообще, выглядит он так, будто прямиком со светского раута в наши вечно воюющие сами с собой палестины…

— Дмитрий Верещагин, вольный воитель, авантюрист и актёр, — представился я. — Не могу сказать, что рад вас здесь видеть, ведь обстоятельства, но я должен сказать вам пренеприятнейшую новость. Вы попали в очень сложную ситуацию, вам придёт неизбежный конец, ведь это не единственный рама в этом городе, если, конечно…

— «Если, конечно» что? — спросил генерал-майор.

— А вы не молоды для генерал майора? — поинтересовался я вместо ответа.

— Идёт война, — пожал тот плечами, а затем повторил свой вопрос. — «Если, конечно» что?

— Если я не решу, что вам надо обязательно помочь, — улыбнулся я. — Мне известно одно безопасное место, где вас могут принять, но ваше благополучие там будет зависеть от ваших политических взглядов.

— В ваших силах нам помочь? — спросил Артамонов. — И что это значит — «будет зависеть от ваших политических взглядов»?

— В моих, — подтвердил я. — А зависеть будет от того, как вы относитесь к марксистам и готовы ли принять их мировоззрение в качестве основного и единственного. Если нет — вы с ними не уживётесь.

— Что за марксисты? — недоуменно спросил генерал. — Кто это такие?

— Коммунисты? — задал я наводящий вопрос.

— Понятия не имею, о ком вы, — признался генерал.

— А, вот оно как… — изрёк я задумчиво. — Что ж, тогда это будет сюрпризом. Возможно, неприятным.

— Какие есть альтернативы? — спросил генерал.

— Остаться здесь и умереть, ведь район очень небезопасен, — улыбнулся я. — Или же попытать счастья у «Бригады» — сборища любителей изнасилований, жестоких убийств и кровавых забав. Вам у них не понравится.

— Вы можете отвести нас к этим «марксистам»? — спросил генерал.

— Могу, — ответил я. — Но вам придётся слушаться меня беспрекословно, ведь, ещё раз напомню, район очень и очень небезопасен.

— Мне нужно обдумать ваше предложение, — произнёс Артамонов и удалился к своим офицерам.

Забавно. Это он снисходит к моим предложениям… Повезло ему, что я решил не грабить их, на что с лёгкостью пошла бы Шув или ей подобные суперы.

— Чего ты на меня так смотришь? — недоуменно спросила Людмила.

— Ничего, — ответил я и отвернулся к солдатам.

Физиономии у всех рабоче-крестьянские, простые и понятные, нет этого великосветского лоска и презрения ко всем, кто ниже — говорят, что это презрение вырабатывается в первые годы жизни аристократом.

«Россия, которую мы потеряли», — подумал я.

То, что генерал-майор уже определил меня в существа простолюдинские, подлого происхождения, было понятно по его взгляду, изменившемуся сразу, как я с ним заговорил. Видимо, манера речи сильно отличается от той, к которой он привык, когда вращался в своих благородных кругах.

Мне всегда было интересно, кто эти люди, что придумали термины «сиволапый», «смерд», «быдло», «подлый люд» и им подобные? Это ведь не просто оскорбительные слова, а изначально термины, что предназначались для определения низшего сословия.

— И я бы посоветовал поторопиться с решением! — обратился я к генерал-майору. — Стрельба всегда привлекает зомби!

Первые вестники надвигающейся толпы мертвецов уже падали из окон и выходили из дворов. Наблюдения показали, что зомби вообще за любой кипеш, кроме голодовки. Если кто-то из мертвецов, по какой-то причине, вдруг пошёл куда-то, то остальные, дабы не упустить возможной халявы, спешно отправятся за ним. Так и создаются потоки межрайонных мигрантов, которые легко, на таком-то энтузиазме, могут покинуть город.

На канале «Питер познавательный» было два видео, в которых дрон следил за единственным зомби, которого сочли самым любопытным и наглядно продемонстрировали, как именно формируются орды. И это действительно было познавательно.

Я насчитал не меньше сорока солдат, часть из которых вернулась из соседнего здания, где они что-то искали.

— Братец, — обратился я к ближайшему солдату, ищущему что-то в сидоре. — Курево ищешь?

На вид ему лет двадцать, может, двадцать пять, ростом на голову ниже меня и худой какой-то. Из-под фуражки торчит залихватски закрученная копна волос. В экранизации «Тихого Дона», у Григория Мелехова, исполненного Петром Глебовым, была точно такая же копна из-под фуражки. Мода, видимо.

— Вроде оставалась махорка… — ответил тот, выкладывая на пластиковый стул свои пожитки.

— Угощайся, — протянул я ему пачку сигарет.

— А это что такое? — насторожился он.

— Почти как папиросы, но лучше, — ответил я. — Американские…

— Тогда благодарствую, — улыбнулся солдат. — Мериканское, надо ж.

— Тут такого полно, — ответил я ему. — Как звать?

— Никодимом назвали, — представился солдат. — Из Семёновых.

— Дмитрий, — представился я, прикуривая сигарету зажигалкой с пьезоэлементом. — Из Верещагиных.

Никодим смотрел на это с изумлением, но быстро взял себя в руки и старательно навесил на лицо нейтральное выражение.

— Это Петроград, да? — спросил вдруг солдат Семёнов.

— Санкт-Петербург, — поправил я его. — Две тысячи двадцать второй год от Рождества Христова. Далеко вас закинуло, но вы такие не одни.

— Правда, что ль? — удивился солдат, недоуменно разглядывая сигаретный фильтр.

— Ты кури, — поджёг я зажигалку. — А так, да, правда. Прошлого не вернуть, а будущее покрыто густым мраком — просто постарайся смириться, что назад уже не воротишься. Надо устраиваться в новом мире и здесь, если подумать, тоже можно жить. Если повезёт, то даже лучше, чем раньше.

Закурив сигарету, Семёнов начал обдумывать мои слова.

—