самому главному в вашей жизни дню? – не без иронии осведомилась Мария.

Гастон загадочно улыбнулся и предложил ей руку. Они спустились во двор Луврского дворца и направились к ожидавшей их карете. Им встретился кардинал де Ришелье, который, напротив, торопился во дворец. Он нашел короля в зале Совета. Людовик пребывал в задумчивости, но взгляд его был грозен.

– Ваше преосвященство, вы видели моего брата? – спросил он.

– Да, сир.

– Как вам показалось, он простил меня за свою женитьбу?

Ришелье улыбнулся.

– У него вид, будто он отправляется на войну.

– Что ж, и ему предстоит узнать, что брак – это война, в которой нет победителей, – сухо уронил Людовик.

Министру нелегко было утаить радость, однако ответил он, как подобает опытному придворному:

– Нет победителей, поскольку торжествуют все.

В окружении фрейлин и камеристок королева стояла у себя в покоях, бледная, как смерть, и божественно прекрасная. В платье цвета слоновой кости она казалась драгоценным хрупким цветком. В ушах мягко переливались жемчужины. Констанция бережно приколола легкую вуаль и поправила прядь волос… Потом отошла в сторону. Она не могла скрыть восхищения. И горя.

Как могла, Констанция затягивала церемонию одевания госпожи: то не хватало ароматической воды, то нужна была другая рубашка, то другое кружево. Уже дважды лакей сообщал у дверей покоев королевы, что король ждет. Король ждет! А он не любил ждать.

Каждая минута могла принести спасение. Каждую минуту стук копыт по мостовой мог сообщить, что посланец, которого они так ждали, наконец-то прибыл!

Теперь слишком поздно…

В третий раз постучал лакей.

– Король ждет Ваше Величество.

Анна Австрийская сделала шаг к двери.

– Королева!

Она величаво шествовала навстречу королю. Анна была великолепна – на ее шее светились три ряда жемчужин, таких же розово-молочных, как и в серьгах. Не удостоив взглядом кардинала, она приблизилась к супругу. Король побледнел. На этот раз министр не удержался и все-таки улыбнулся. Даже если Миледи не смогла добыть доказательства, что подвески находились в Англии, даже если колье покоится на дне Ла-Манша – факт налицо.

Королева проиграла партию.

Кардинал позволил себе роскошь насладиться триумфом, сделав с поклоном комплимент.

– Ваше Величество, ваша красота безупречна.

Король, взглянув на супругу, ледяным тоном обратился к ней:

– Мадам, почему вы не надели подвески?

Ресницы королевы дрогнули, и она тихо ответила:

– Я собираюсь надеть их на бал сегодня вечером.

– Напрасно. Я хочу видеть их на вас сейчас.

На этот раз королева не смогла утаить смятения.

– Но ваш брат ждет нас, – возразила она.

– Подождет.

Король распорядился. Какие могли быть возражения? Анна Австрийская сделала реверанс, исполненный смирения, фрейлины тоже, и все отправились обратно. Констанция с тревогой наблюдала за покровительницей – ее бесстрастное лицо и несгибаемая спина говорили, что полученный удар смертелен.

И никакой надежды.

Вот они приблизились к дверям. Лакеи с поклоном их отворили. Потом затворили. Королева прошла несколько шагов по пушистому ковру, поднесла руку к груди, чувствуя, что теряет сознание, и упала. Подбежали фрейлины, подняли ее, усадили в кресло. Она словно ничего не замечала, от всего отрешилась, признала себя побежденной. Констанция наклонилась к ней, негодуя на собственное бессилие. Она готова была сделать ради королевы все, однако вынуждена только ждать, ждать…

И тут…

Торопливые шаги в коридоре. Разговор у дверей. У Констанции заколотилось сердце. Она выглянула, к ней подбежал слуга.

– Мадам, вас спрашивает молодой человек у двери во дворе, очень спешит, – шепотом сообщил слуга.

– Приехал! – крикнула Констанция, обернувшись к королеве, и, подхватив обеими руками юбки, припустилась бегом.

Каким же длинным показался ей путь, который она проделывала каждый день, – от королевских покоев до прачечной или кухни! Лестницы, коридоры… Но она не бежала, а летела. И едва увидев д’Артаньяна, бросилась к нему.

– Скажите только, они у вас?

– У меня, – ответил он. – Возьмите.

И положил шелковый мешочек в протянутую руку.

– Мой Бог! Спасибо! – прошептала девушка, задохнувшись от радости.

Растроганный гасконец не мог не пошутить:

– Мой Бог – это слишком, вполне достаточно «любовь моя».

Констанция засмеялась – как же она была счастлива!

– Вы когда-нибудь оставите меня в покое? – спросила она.

Влюбленные посмотрели друг на друга. Ее глаза сказали что-то совсем другое. «Нет, сейчас не время, – тут же подумала Констанция. – Бегу к королеве… Король может потерять терпение!»

Д’Артаньян удержал ее:

– Констанция!

– Что?

– Я… Скажите, что вы меня не любите. Скажите: «Д’Артаньян, я вас не люблю». И я вам обещаю, что…

Она приникла к нему, нежно поцеловала и ласково взглянула на юношу.

– Это чтобы вы не задерживали меня болтовней, – сообщила девушка, убегая вверх по лестнице.

Гасконец, пребывая на седьмом небе от счастья, смотрел ей вслед.

В зале Совета Людовик ждал, все больше мрачнея. Напряжение росло. Ришелье слегка отвернул голову в сторону, стараясь не встречаться с королем взглядом. Каждая минута приближала к развязке, которую он подготовил.

Двери распахнулись. Вошла королева и с улыбкой приблизилась к ним. В вырезе платья сияло колье с бриллиантовыми подвесками. Она поменяла и серьги: в них тоже были бриллианты. Ришелье не поверил глазам и прикрыл их. Счастливый король, не замечая потрясения министра, воскликнул:

– Вы были правы, ваше преосвященство, все клевета и наветы! Мне нечего гневаться на королеву, надо ей полностью доверять.

Людовик подал королеве руку, а она, проходя мимо кардинала, грациозно склонила голову. Грозный взгляд Ришелье задержался на Констанции, застывшей в десяти шагах от государыни.

– Благодарю вас, – сказал Анне король.

Глава XVI

В церкви Сен-Жермен-л’Осеруа яблоку негде было упасть – в этот торжественный день в ней собрался весь цвет дворянства. Король и королева, королева-мать Мария Медичи, кардинал де Ришелье, министры, епископы, принцы, герцоги, графы, дворяне. Мушкетеров расположили в боковом нефе, построенном два века тому назад, над которым возвышалась галерея с аркадами. Арамис и Портос прохаживались по боковому проходу, зорко поглядывая по сторонам. Заиграл орган, хор запел торжественное песнопение.

В церковь вошла юная невеста в сопровождении двух почтенных благородных дам. В тяжелом платье из парчи, расшитом жемчугом, она казалась необыкновенно хрупкой. Шла медленно, не сводя глаз с того, кто вот-вот станет ее мужем, а Гастон Орлеанский о чем-то переговаривался шепотом с графом де Шале.

Последний картинно перекрестился и повернулся лицом к прелату, который готовился начать венчание.

Non nobis, Domine, non nobis sed nominituo da gloriamPropter misericordiam tuam et veritatemtuam ne dicant gentes ubi est Deus eorumDeus autem noster in caelo universa quaevoluit fecit.[12]

Внимательный человек вполне мог заметить, что пение хора зазвучало по-другому после того, как в церковь вошли военные: оно словно стало решительнее. Однако никто не обратил внимания. Никто не поднял взгляд к галерее, где вот уже несколько минут как появились тени в монашеских рясах. Придворные же всегда заняты своим. Сейчас у всех на устах невеста – такая юная, только из пеленок! Надо же, споткнулась прямо перед алтарем!..

Зато Атос, стоявший у церковных дверей, поскольку оставался осужденным преступником в бегах, вдруг выпрямился, напрягшись, как струна.