И не огрызаться на понимающие взгляды братьев, потому что ничего они не понимают, и все, что придумывают себе – это всего лишь их выдумки. А слухи уже расползлись, конечно, все Гвинн Брэйрэ уже знают: Паук нашел себе бабочку. И остается только удивляться, как это безвестное Приводье, затерянное в глухой пуще не подверглось наплыву случайных гостей, словно бы между прочим проезжающих через непролазные леса, где сроду не водилось людей, кроме медведей.

Потом он узнал, что любопытствующих встречали на подходах, рассказывали, как Паук ужасен в гневе, напоминали о праве каждого из Гвинн Брэйрэ на личную жизнь и отправляли восвояси. Дрейри сделал все, чтобы насколько возможно долго оставаться единственным поставщиком сведений о происходящем.

Потом – это уже в Ниэв Эйд, и там весь ужас паучьего гнева был продемонстрирован: с блеском и грохотом, и соответствующими разрушениями.

А в тварном мире, убедившись, что Эльне поправилась, и не осталось ни малейших следов слабости и болезненности, Альгирдас сказал ей перед тем как уйти на Межу:

– Я женюсь на тебе.

И наглая девчонка, – даром, что до сих пор ее ветром покачивало, – снова фыркнула:

– Ой, ли? Больно надо было, замуж за тебя!

Альгирдас только плечами пожал:

– Не пойдешь, так я тебя украду. В ночь Росы .

– Ой, ли? – насмешливо повторила Эльне. Но уже не фыркала, даже нос не сморщила. Так, что это «ой, ли» показалось Альгирдасу не очень убедительным.

Ночь. Допил вино закат.[8]

Ночь. На сердце листопад.

Ночь. Как лодка на плаву,

Скользит звезда и падает в медвяную траву…

Ветер принес отцу видения больших перемен в ее жизни, и Эльне ждала ночи Росы, так ждала, как никогда раньше. И ни за что, никому не призналась бы она в том, что считает дни, торопит медлительное время, ни о чем не может думать, кроме обещания, данного Пауком напоследок. Он обещал украсть ее в ночь Росы, и у него есть имя – Альгирдас, певучее имя, чуть горчащее на губах, как ягоды рябины. Он сын Старейшего, и он любит ее, и он так не похож на других людей, но, боги, боги, как он красив!

…мой лесной принц,

Чьи глаза, словно сталь, остры.

Мой лесной принц, раздувающий флейтой костры.

Мой лесной принц, осыпает твой трон листва,

Мой лесной принц – пред тобою теряю слова…

Сколько мыслей в бедной голове Эльне, и все разные, путаются, как шерсть в нечесаной кудели. Хмурый ворон, злой сокол, паутина в каплях росы, тонкие пальцы, ткущие чародейскую сеть и глаза цвета ясного зимнего неба. Бледного-бледного, холодного и очень далекого.

Он приедет. И украдет ее. В этом Эльне не сомневалась. Хотя и считала себя умнее своих ровесниц, хотя и полагала, будто бы знает все о любви, и о том, как она проходит.

А мать уже приготовила приданое. Эльне видела, как она плачет, держа в руках женскую шапочку, и сама тихонько заплакала – так грустно стало при мысли о том, что она уедет в Гародню и никогда больше не увидит Приводье, не увидит мать с отцом и братьев. Вот так и качало ее душу, словно речными волнами, – то к бесконечному счастью и нетерпеливому ожиданию, то к глубокой печали, к страху перед расставанием со всем, что было родным.

Но откуда-то брались подарки, украшения, меха, невиданные здесь тонкие разноцветные ткани, по волшебству появлялись у порога лари с добром. Альгирдас не мог приехать сам, но давал о себе знать, приручал, – как приручают лесного зверя, – и мать, и отца Эльне. Даже братья ее находили среди подарков то, что радовало их, могло пригодиться.

Каково это – быть замужем за чародеем?

Эльне не знала, что отвечать донимавшим расспросами подружкам, она ведь еще не была замужем. Ни за чародеем, ни еще за кем-либо. Альгирдас и его четверо охранников уехали прямо в небо, – это видело все Приводье. С высокого берега реки их лошади рысью промчались по воздуху, поднимаясь все выше и выше, пока не скрылись среди низких облаков. Если это чародейство, то очень могущественное.

«Галингас», говорил отец и, конечно, как всегда он оказался прав.

Но когда же, когда придет ночь Росы?! Почему так долго тянется время?..

* * *

В Ниэв Эйд снова кипела жизнь, и в радость было нынешним воспитанникам каждый день видеть во дворах и коридорах легендарных охотников Гвинн Брэйрэ, с виду похожих на обычных людей. Наставник Касур, Молот Данов, помнил себя десятилетнего и помнил, что сам тогда воображал, будто стать охотником – это почти что сравняться с богами. Ни наставники, ни жрецы ни в какое сравнение не шли с братьями, ежедневно сражавшимися против чудовищ и фейри.

С героями. С богатырями.

Тем более что наставников приходилось лицезреть ежедневно, жрецы тоже заглядывали в священные стены, а охотники были здесь редкими гостями. Появлялись разве что тогда, когда воспитанников отправляли по домам на зимние праздники, или на лето.

Не так уж он и заблуждался, тот маленький Орнольф, еще не получивший имени Касур, еще не решивший для себя, что нет ничего почетнее и лучше работы наставника. Основную работу братства выполняли именно охотники, и мнение их больше всего весило на собраниях Совета, и на их требования ориентировались в первую очередь жрецы и наставники. А уж сейчас, когда вошел в силу Паук, вокруг него и охотников сосредоточились все интересы Гвинн Брэйрэ. Вот и теперь умница Эйни лицом к лицу сошелся с Сенасом, и мало того, что выжил, так еще и ухитрился расстроить планы повелителя мертвяков. Полгода прошло со времен первой большой войны с фейри, и вот охотники вновь вступили в бой с нежитью, и вновь связывают их между собой нити всеобъемлющей паутины. Паук превосходит все ожидания, а Син все чаще смотрит на него с задумчивостью, которая совсем не нравится Молоту Данов. Син мудр, никто не сомневается в этом. Но мудрость старшего наставника опасно сочетается с целеустремленностью. Так или иначе, но он будет добиваться своего. Девять столетий назад Син упустил возможность заполучить в Гвинн Брэйрэ одного человеческого ребенка. Жрецы с дарами были посланы к его матери в ту же ночь, когда он родился – обычная практика, если новорожденный не отмечен богами достаточно ясно, и родители не догадываются сами отдать его. Вроде бы, того младенца, как и Эйни, Син собирался вырастить лично. Как бы там ни было, мать то ли не поняла, то ли не захотела понять, что от нее требуется. Братство не получило ребенка. А мальчик вырос и такого натворил, что за девять столетий в головах у людей не уложилось. Если вспомнить, что он никогда не учился в Ниэв Эйд, а значит и в силу полностью так и не вошел, можно только догадываться, какого чародея сделали бы из него наставники, и сколько пользы он мог бы принести, вместо того, чтобы погибнуть, прожив всего тридцать три года.