Впрочем, подружки у нее сейчас были другие – жены таких же чародеев, как ее Альгирдас. Ну, не совсем таких – муж ее из всех был самым могущественным. Но все же с ними, с этими женщинами, – молодыми и старыми, разными, но в чем-то очень схожими, – можно было говорить на одном, общем для них языке, где хватало слов для всего, что совсем недавно показалось бы небылью.

Эльне нравилось быть хозяйкой их большого дома, нравилось принимать гостей, она давно уже не боялась чужаков и не думала, что они непременно приносят с собой несчастье и зловредных духов. Еще она знала, что и за морем живут такие же люди, как здесь, только у многих из них другого цвета кожа, и говорят они на разных языках. А морей, оказывается, было в мире столько, что запомнить их все мог, пожалуй, только Альгирдас.

Каково это – быть замужем за чародеем? Знать, что твой муж охотится на невообразимых чудищ, защищает людей, рискует жизнью? Провожать его на охоту и денно и нощно молить богов, чтобы не оставили своей помощью, чтобы помогли в трудную минуту, спасли от смерти или от участи худшей, чем смерть.

– Выше нос, сестренка, – басил Орнольф (настоящий Орнольф, а не его брат-близнец, когда-то похитивший Эльне), – Эйни на охоте охраняют получше, чем здесь. Видела бы ты тех молодцов, что к нему приставлены!

– Да я видела, – говорила Эльне.

– Не называй меня так, – шипел Альгирдас.

И Эльне казалось, что рядом с человеком, позволяющим себе называть ее грозного и могущественного мужа синицей, Альгирдасу уж точно не грозит ничего.

Ах, ей много чего казалось, и все грезы, все мечты одна за другой становились явью. И когда родился сын, то думалось, что и мечтать о большем уже невозможно. Ну, чего еще желать? Какого еще счастья?

Очень скоро выяснилось, что с рождением первенца забот, а, следовательно, и мечтаний, только прибавилось. Счастье переливалось через край, но сколько всего еще предстояло сделать, сколькому научиться и научить сына. И как приятно было часто, каждый раз словно заново ловить на себе восхищенный взгляд Альгирдаса. Слышать его удивленное:

– Благие боги, Ланька моя, ты же умнее меня!

– А уж насколько красивее! – тут же подхватывала Эльне.

Ее мужу нельзя было давать спуска. Избалованный с самого детства всеобщей любовью и уважением, он был бы невыносимым гордецом и зазнайкой, если б не Орнольф, и не Эльне, всегда готовые окоротить Старейшего, не взирая на заслуги и могущество.

А сыну дали два имени: Наривилас, означавшее надежду и желание, и Син, что означало «старший» на языке, на котором говорили чародеи, братья Альгирдаса.

– Син, он и есть наш старший, – объяснял Орнольф, – он Хельга учил. Он ему и имя дал. У нас у всех есть второе имя, Хельг вот – Паук, я – Касур, Бронзовый Молот Данов, – и трудно понять, чего больше в голосе Орнольфа, гордости или смущения столь громким прозвищем. – Ну а Син – Старший, или Старый. Его, между прочим, и на родном языке так зовут. Син. Он – хань. Знаешь, где живут хани?

– Почитатели драконов, желтокожие и узкоглазые, – Эльне всегда приятно было удивить друзей мужа своей осведомленностью, – знаю таких.

– Ты, сестренка, скоро всех нас за пояс заткнешь. Вот только ворожить научишься, я тут же попрошу, чтобы тебя в охотники взяли. Или в наставники. А то что ж у нас одни мужики, как, не к ночи будь помянут, в монастыре каком.

Он шутил, конечно. Но сама Эльне многое бы дала за возможность ни с кем не делить Наривиласа. Однако наставник Син, тот самый, в честь которого Альгирдас назвал первенца, забрал малыша сразу, едва Эльне отняла его от груди. Еще и досадовал, что припозднился, мол, раньше надо было, а кормилица уж нашлась бы.

Нет, определенно, этого злого дядьку Эльне очень не любила. По счастью, он и бывал у них в гостях лишь дважды в году: зимой, когда забирал малыша к себе, и летом, когда приводил его, подросшего, обратно в родительский дом. Альгирдас не находил в этом ничего плохого, даже гордился тем, что сам старший наставник взялся учить их сына. Понимание Эльне находила только у свекра, Оржелиса. Вдвоем они коротали вечера, когда Альгирдас был на охоте, и бывший Старейший рассказывал Эльне, как сам, точно так же считал дни до возвращения Сина. Как потом, когда Альгирдас подрос, они ходили встречать его в святилище, куда он спускался с небес.

– С матерью им не повезло, – вспоминал Оржелис, – пусть душа ее будет покойна, но скажу тебе, доченька, не любила она их. Ни Альгирдаса не любила, ни Жилейне, сестренку его. А внуку моему повезло, как видишь. Он счастливей отца вырастет, при отце, да при матери. А будут боги милостивы, родишь ты мне внуков да внучек с десяток. И совсем хорошо станет.

Уж что-что, а это пожелание Эльне намеревалась исполнить в точности. Особенно в том, что касалось внучек. Дочек у нее никто не отнимет.

Она полна была счастьем, дом их был полон счастьем, сама жизнь их была счастьем. Если бы еще Альгирдасу не нужно было уходить на эти проклятые охоты!

* * *

…Эти охоты, захватывающие, но, порой, утомительные. Особенно, когда приходится возвращаться домой холодной летней ночью, а захватить с собой, уходя в тварный мир, какую ни на есть теплую одежду ума не достало. Все-таки Эльне права, когда скептически отзывается о любимом муже. Альгирдас Великолепный, извольте видеть, в одежке из шелка посреди дикого леса. Трясется от холода как заяц под елочкой. Дождь еще льет… придется лететь, не брести же по грязи в этих-то смешных сапогах. В них только по траве-мураве на Меже бродить.

И почему, кстати, никто не встретил его здесь с теплым плащом и оседланным конем? Или отцу снова стало худо?

Еще не увидев дома, он уже почувствовал, что там неладно. С отцом? Да, и с ним тоже. Но того хуже – в доме, в его доме были чужаки. Люди, пришедшие со злом.

В первый раз за шесть лет Альгирдас пожалел, что после победы над Сенасом отказался от охраны здесь, в тварном мире. Поругался с Сином, обозвал наставника разными непочтительными словами, но вытребовал право хотя бы на своей земле быть самому себе хозяином.

Сожаление, впрочем, тут же сменилось привычной уверенностью в своих силах. Если бы не тревога за отца…

Альгирдас мельком обыскал двор – нет, здесь не было никого чужого. Гардунитис[9]не ответил на призыв, и Димстипатис[10]притих, спрятался, но это означало лишь то, о чем Альгирдас знал и сам – в дом пришла беда.

Злой и встревоженный, он, не таясь, вошел в светлые сени. И прямо здесь, в дверях, встретил отца. На первый взгляд с Оржелисом все было в порядке. Альгирдас успел еще спросить:

– Что случилось?!

А в следующий миг перед глазами мелькнул топор, тот самый зачарованный топор, убивший его мать, и мгновенная боль сменилась глухой темнотой.