Штанге повернул к себе потрепанный журнал за текущий год. Он медленно листал страницу за страницей, пока не дошел до нужной даты. Он провел пальцем по строке и остановился на фамилии:

– Кто этот человек?

– Этот? – Мужчина заволновался еще больше, не понимая, зачем немецкий офицер пришел на кладбище, что ему здесь нужно и, вообще, чем все это закончится. – Это так водится у нас. Записываем, значит. Покойничек же не сам себя хоронит. Кто-то из близких его привозит, заявление пишет, метрики всякие оформляет…

– Кто этот человек? – повторил с угрозой в голосе майор.

– Родственник покойного, – поспешно ответил мужчина. – Он, значит, его и хоронил, расписывался в захоронении…

Штанге еще раз перечитал запись с данными, потом вырвал нужный лист из журнала и сунул в карман. Мужчина, стоя по другую сторону стола, побледнел так, что стал похож на лист бумаги. Интуитивно он понял, что немец его убьет. Штанге и правда намеревался убрать свидетеля своего визита. Но потом передумал. Нет, нужно продолжать игру. За кладбищем и этим домиком следует установить наблюдение.

«Если русские думают и действуют так же, как и я, они придут сюда. И тогда мы познакомимся с тем, кого они прислали. Я подожду этого человека и через него узнаю все, что мне необходимо».

Буторин сменил свою полуморскую-полурыбацкую одежду на вполне обычную. Свободные летние брюки, туфли с дырочками, тенниска со шнуровкой на груди. Брюки были в пыли, туфли потерты, а тенниска заштопана в двух заметных местах. Так что щеголем и франтом он не выглядел. Ну, может, немного добавляла значимости кепка. Однако в таком виде молодому мужчине в прифронтовом оккупированном городе появляться нельзя. Первый же патруль сгребет и станет выяснять личность.

Буторин кутался в старый замызганный плащ и снял его лишь возле самого дома, где жил Юрасов. Улица была тихая, окраинная. Двухэтажные дома коммунального типа поселка Борисовка строились для работников совхоза «Черноморец» еще до войны. Больше трех домов построить так и не успели. Виноградники сгорели еще в 1941-м, технику частично вывезли, частично уничтожили перед приходом немцев. Сейчас дома наполовину пустовали, в окнах почти не было стекол. Где-то оконные проемы были забиты фанерой, где-то их заткнули старыми ватными одеялами.

Лестница была до ужаса скрипучая. Виктор сделал всего пару шагов и вынужден был остановиться. Так весь дом, а то и другие дома услышат, что кто-то здесь поднимается. Поразмыслив, он решил, что самая скрипучая часть ступеней – это центральная часть. Если ступать ближе к перилам или стене, то скрипа будет значительно меньше. Эксперимент удался, и Буторин почти бесшумно поднялся на второй этаж.

Стены коридора выглядели скверно. Обнажившаяся дранка торчала из-под штукатурки. Провода в коридоре оборваны – здесь, видимо, давно уже не светит ни одна лампочка. В доме было почти тихо. Где-то в конце коридора хныкал ребенок, да с первого этажа, видимо, с кухни, доносился разговор двух глуховатых старух, которые никак не могли расслышать друг друга. Дойдя до нужной двери, Буторин постучал.

– Кто там? – Голос мужчины прозвучал удивленно и испуганно.

А ведь к нему давно никто не приходил, догадался Виктор. И еще здесь, наверное, не принято стучать.

Толкнув дверь, Буторин вошел в большую и основательно захламленную комнату. Пыльная штора у входной двери висела криво, на давно небеленых стенах красовались несколько портретов, два окна до середины были заклеены газетами. Невесело, пыльно и неустроенно.

Сам хозяин комнаты, в мятых брюках, серой вылинявшей майке и дерматиновых шлепанцах на босу ногу, стоял посреди комнаты с молотком в руке и удивленно таращился на гостя. На круглом столе посреди комнаты ножками верх лежал стул, который Юрасов, видимо, пытался починить.

Осмотревшись, Буторин повесил свой плащ и кепку на вешалку у двери, пригладил волосы и улыбнулся располагающей улыбкой.

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Вот, еле нашел вас. Рад, что вы живы и здоровы. Вы позволите войти?

– Да, проходите, – растерянно пробормотал Юрасов. Он положил молоток и вытер ладони о майку. – А вы, простите, кто будете? Я вас не помню. Мы знакомы?

– Нет, мы не знакомы, – покачал головой Буторин. – Называйте меня просто – Иван Иванович. А вы, я вижу, ремонтом мебели занялись? Хорошее дело, только у вас стул так долго не прослужит. Тут не гвоздями нужно закреплять – клей вам нужен казеиновый. А гвозди расшатаются через два дня, и снова будете падать. Вы ведь падали с этого стула уже?

Буторин рассмеялся, взял второй стул, подвинул к столу и уселся, закинув ногу на ногу. Юрасов поколебался, потом снял со стола сломанный стул, отставил его в сторону и уселся на край дивана напротив визитера. Он нервно потер хилую волосатую грудь и с надеждой посмотрел на Буторина.

– Так я вас слушаю?

– Вы как живете, Андрей Иванович? – вместо ответа спросил Виктор. – Точнее, как выживаете?

– Да как я живу? – пожал бледными плечами Юрасов. – Как все. Что-то продаю на рынке, что-то меняю на продукты с огородов. Хорошо хоть это не запрещают. Несколько раз ходил на железную дорогу работать. Там за тарелку похлебки надо день отработать – восстанавливать полотно и насыпь. Немцы готовят паршивую похлебку, но хоть так. А вы не сказали, кто вы, Иван Иванович. И откуда.

– Да я, собственно, из НКВД, – дернул плечом Буторин, как бы давая понять, что это вполне естественно. – Дело у меня к вам, вот и решил наведаться.

Юрасов замер с открытым ртом, не веря тому, что услышал. Как можно сейчас так спокойно и обыденно говорить такие слова? Делать такие признания? Ведь это смерть, верная смерть. За несколько дней, что в городе обосновалась немецкая оккупационная администрация, на расстрелы Юрасов налюбовался вдоволь. Он даже перестал переживать по этому поводу. Или просто устал бояться – сработал инстинкт самосохранения. Выживать, просто выживать. Но этот человек, что назвался Иваном Ивановичем, кажется, вовсе не боится. А может, он не тот, за кого себя выдает? Но зачем? Чего он хочет добиться обманом? И от кого? От несчастного испуганного голодного человека.

– Вы сумасшедший? – очень искренне, даже с каким-то уважением в голосе спросил Юрасов. – Вас убьют, если только узнают, что вы оттуда.

– А как они узнают? – улыбнулся Буторин. – Вы не расскажете, а мысли читать на расстоянии фашисты не умеют. Мучить стариков, женщин и детей умеют, презирать все народы, кроме своей немецкой расы, умеют. А больше ничего. Думаете, что они воевать умеют лучше нашего? И тут вы ошиблись Андрей Иванович.

– Но ведь второй год мы отступаем. –