— Нет, не наладится. Я, как тебя увидел одну, сразу понял, что не наладится. Будто сломалось во мне что-то…

— Сереж… Он вырастет, повзрослеет и сам тебя найдет… Он же сын, все равно от тебя никуда не денется! Надо просто ждать… Терпеть и ждать… Время все по своим местам расставит!

Он ничего не ответил, сидел, горестно замерев, с прижатыми к лицу ладонями. Отчаяние будто обволокло его плотным коконом, она невольно протянула в его сторону руку и тут же отдернула, испугавшись. Рука сама схватилась за горлышко бутылки, «Плиска» щедро полилась в стакан. Почти до краев получилось.

— Сережа, выпей еще! Тебе же совсем плохо…

Он послушно принял из ее рук стакан, долго глядел в него помертвевшими, ничего не выражающими глазами.

— Что же ты? Пей, пей…

Она встала из кресла, подошла сбоку, приподняла стакан за донышко — поближе к губам. Он сделал несколько глотков, закашлялся, остро пахнущая коньячная влага плеснула в лицо, растеклась по подбородку.

— Ну, что ты, Сереж…

Ладонью дотронулась до щеки и — обожглась будто… Ослепла, оглохла на миг, подчиняясь внутреннему нестерпимо-властному желанию, руки сами обволокли его шею, губы нашли губы… Он замер на секунду испуганно, попытался освободиться, оттолкнуть ее. Да только Надя не далась. Та самая сила, которая копилась много лет, вдруг вступила в свои права, руководила ею беспощадно и безрассудно. И не было ни возможности, ни желания ей сопротивляться…

Бог знает, откуда в ней это взялось — за свои семнадцать и не целовалась толком ни разу. А тут… Никак оторваться от его губ не могла. И Сергей вдруг перестал сопротивляться, набросился на девушку с волчьей жадностью, прошелся лихорадочными поцелуями по шее, лицу, груди, расстегнул кофточку… В какую-то секунду она увидела его лицо — отрешенное слепой хмельной страстью, никаких других чувств не выражающее. Сердце дернулось короткой обидой, но тут же замолчало — какие тебе такие чувства нужны… Откуда им вообще взяться-то?

Она и помнила, и не помнила, как они оказались на Сашкиной тахте в другой комнате. Вернее, помнила, конечно, потому что… Как можно забыть счастье? Пусть однобокое, пусть «в одни ворота», как любила говорить про свои неудавшиеся отношения Машка Огородникова, но все-таки счастье. Каждая минута, каждая секунда были заполнены до ужаса концентрированным, задыхающимся счастьем, напряжением рук и ног, выскакивающим наружу сердцем, острой, короткой и сладкой болью… Она должна была получить свое — это ее выстраданная с детства любовь. Тайная, но оттого, может, и более сильная. Надя должна была получить свое, пусть так — в омут с головой, однобоко и в «одни ворота»…

Потом лежали рядом, опустошенные, молчали по-разному. Она — бездумно-счастливо, Сережа — с ужасом…

— Что я наделал-то, Надь? Как же это все… получилось? Правильно Лилька говорит — мне вообще пить нельзя…

Вдруг резануло по сердцу — Лилька… И тут же свернулась, сжалась в комочек бездумность, и заворошилось в голове трезво, вполне осознанно — вот и хватит с тебя, праздник однобокой любви закончился. Что ж, спасибо и на том, что он состоялся-таки. Теперь и дальше жить можно, уже с воспоминанием-праздником.

Поднялась, начала торопливо натягивать на себя одежду. Он сел на постели, смотрел убито, потерянно.

— Надь, прости меня… Сам не знаю, как это все… Господи, ужас какой, что ж я наделал-то…

— Ну что ты, Сереж. Все было прекрасно. Я пойду.

— Погоди, провожу…

— Не надо. Я сама. Ты же на последний автобус опоздаешь. К Лиле…

— Прости…

Она обернулась от двери, губы невольно растянулись в улыбке:

— Какой смешной, ей-богу… И перестань себя проклинать! Потому что я ужасно счастлива… Ты даже не представляешь, как сильно! И ты тоже — будь счастлив…

Больше Сережа не приезжал — ни зимой, ни весной. Деньги по исполнительному листу Наталья получала регулярно, недовольно комментируя суммы — уж больно щедрые. И в который раз корила себя, вспоминая покладистого мужа, и принималась по сумме алиментов грустно подсчитывать его городской заработок…

* * *

— Шустрее бежим, шустрее! Бодрячком, бодрячком! Морды стянули, подбородки подняли, дышим ровно! Звонарева, не отставай!

Физрук Валентин Иванович стоял в центре поля, сложив белые руки на круглом пузе, громко отдавал команды. Интересно, откуда у него такой зычный голос берется? Из живота, что ли? За сорок пять физкультурных минут хоть бы с места сдвинулся, а ребят загонял… Вон Машка на последнем издыхании свою полную фигуру по беговой дорожке тащит, мокрая прядь к щеке прилипла, спина под синим трико вся во влажных крапинках. Тот еще видок у бедной Огородниковой в этом дешевом трико… То ли дело — Танька Звонарева! Оделась, как девчонки из телевизора, которые модную аэробику демонстрируют. Лосины розовые, блестящие, майка с английской надписью на груди, голова жгутиком-перевязочкой стянута. А бежит-то как красиво, залюбуешься! И никакие лишние команды не нужны…

— Истомина, ты чего там сидишь, улыбаешься? Думаешь, если я тебя от урока освободил, то улыбаться можно? Или у тебя уже ничего не болит?

Да, тут Валентин Иванович прав, ничего не попишешь. Улыбалась она теперь все время, справиться с собой не могла. Закрывала глаза, будто вглядывалась в собственное счастливое нутро, и улыбалась, как блаженная…

— Так болит или не болит?

— Болит, Валентин Иванович…

— В другой раз справку от врача неси, больше не поверю! А то ишь, расселась на солнышке…

Спасительный звонок возвестил окончание физкультурного зверства, и Машка свалилась в траву как подкошенная. Надя встала со скамьи, хотела было подойти, посочувствовать, да передумала. Не хотелось настроение портить, подруга в своем устало-потном состоянии и послать может куда подальше. Хорошо, что последний урок. Надо еще в школьную библиотеку зайти, книжку взять и можно домой топать… И лучше одной, без Машки. Пройтись по солнышку…

Ага, как бы не так! Вон за чахлым сквериком уже Славка ошивается. Значит, до самого дома за ней потащится…

— Ну чего ты ходишь за мной как привязанный? Только зря время теряешь!

Тот насупился, неловко посуетился костлявыми плечами внутри пиджака, откинул полу, сунул руку в карман.

— Да еще и пиджак этот малиновый зачем-то напялил… Знаешь, кто сейчас в таких ходит? Ты еще золотую цепь на шею навесь для полного антуража!

— Надь, ну чего ты… Не я ж его покупал, это мать… Говорит, мода такая…

— А я вот недавно в одной книжке прочитала, что только неуверенные в себе люди пугливо стремятся следовать моде. Значит, ты именно такой человек. Правда, не носи его, смешно выглядишь.

— Да ладно… Он тут при чем?.. А ты куда летом поступать будешь?

— Никуда, Слав.

— Как это? У тебя же лучший аттестат в нашем выпуске намечается! Или думаешь, что я за тобой в тот же институт рвану?