— Не спишь? Знаю ведь, что не спишь…

— Не сплю. Заходи.

Надя присела на постели, включила ночничок над головой, бросила подушку под спину. Наталья грузно опустилась на кровать, долго молчала, вглядываясь ей в лицо. Потом заговорила тихо:

— Ты ведь даже не представляешь себе, Надюшка, что это такое — одной ребенка растить… Без специальности, без материальной помощи… Нет, мы с мамой поможем, конечно, куда ж мы в этой ситуации денемся, но все же… Все равно у него… У этого… Ну, с кем ты там… Все равно ответственность должна быть! А то что ж это получается? Ты будешь мучиться всю жизнь, а он…

— Не буду мучиться, Наташ. Я сама так решила, понимаешь? Я сама так захотела…

— То есть как это — сама? Не от святого же духа ты… Чего ерунду-то городишь, блаженная? Кто это — Славка? Или Валерка? Ты скажи, не бойся, ничего ему мама не сделает… Ну, припугнет маленько, чтобы ответственность чувствовал…

— Нет. Не Валерка и не Славка. Говорю же — не знаете вы его. Он… Он вообще здесь, в нашем поселке, никогда не был…

— Да как это — не был? Ты была, а он не был? Что ты мне голову-то морочишь? Кроме Славки или Валерки, больше и некому! Говори давай, как есть, я ж тебя добром прошу…

— Не скажу, Наташ.

— Слушай… А это не тогда было, когда вы с классом осенью в город в театр ездили? Странно — вроде на один день всего…

— Отстань, а? Все равно ничего не скажу. Что вы впрямь… Ты в душу лезешь, мама криком кричит…

— А на нее не обижайся, слышь? Ну, накричала на тебя, ее можно понять…

— Да я не обижаюсь — пусть кричит, если ей так легче. А только все равно не скажу.

— Да скажешь, скажешь как миленькая! — громом прозвучал из темноты мамин голос. — А не скажешь, так я все равно дознаюсь! Вот завтра в школу к Антонине Степановне пойдем, и дознаюсь!

— Зачем в школу-то, мам?

— А ты как хотела? Надо ж как-то договориться, предупредить, чтобы панику не подняли, когда у тебя через месяц пузо мячом выкатится… Ничего, Антонина Степановна хорошая баба, придется ей в ноги упасть…

— Может, не надо?

— Дура ты, Надька, дура! Слушай, когда говорят! Чего теперь делать-то, назад не воротишь… Нет чтобы сразу матери взять да покаяться, а сейчас уж чего… Никто аборт делать не возьмется, дело подсудное… Завтра с утра к Антонине Степановне и пойдем. Ох, горе мне, горе, позор на мою голову… Растишь детей, растишь, в последнем себе отказываешь, а в ответ — никакой благодарности… Был бы отец жив, ты бы небось не посмела такое вытворить, а над матерью-то чего, конечно! Над матерью можно измываться, сколько душа пожелает! Бессовестная ты рожа, Надька, наглая и бессовестная, вот что я скажу! Хоть бы отцовской памяти постыдилась!

Надя вздрогнула, поежилась, как от холода, интуитивно положила ладонь на живот, глянула на мать затравленно. Да уж, нашла мама аргумент — памятью отца попрекнуть! Знала, как отец ее сильно любил. Нет, он и Наташку любил, конечно же, но ее — по-особенному. Душа у них была общая, вот как. Сестра всегда как-то ближе к матери жалась, а она — к отцу…

Не стал бы отец ее сейчас попрекать, она это совершенно точно знала. Он бы понял, ему бы можно было и рассказать все, без утайки. Когда у людей душа общая, они умеют принимать друг от друга все как есть. Теперь, наверное, смотрит на нее оттуда, с небес, переживает, на маму обижается… Ничего, папа, не переживай, я сильная. Хоть и одна, но справлюсь.

Девушка села на постели прямо, обвела взглядом лица мамы, Наташки, произнесла твердо:

— Если вы от меня не отстанете, я из дому уйду. Прямо сейчас уйду, если хотите.

— Ой, напугала… И куда ты, интересно, пойдешь? — сварливо-насмешливо протянула Наталья.

А мама, видать, услышала в голосе младшей дочери что-то. Коротко махнула в сторону Натальи рукой — замолчи, мол. Присела рядом на кровать, провела ладонью по плечу, заговорила тихо:

— Ты не обижайся, доченька. Большой грех на мать обижаться-то. Я ж плохого не желаю, я ж наоборот… А если сказала чего, так это не со зла. Сама подумай — каково мне это принять… Как обухом по голове ударила… Ну что тебя было, хвалить за такие дела, что ли? Воспитывала, берегла, думала, в институт поступишь, выучишься…

— Я понимаю, мам. Все понимаю. Прости меня, если можешь.

Ткнулась ей лбом в плечо, всхлипнула, потом обвила шею руками, прижалась мокрой щекой к щеке.

— Ну, ладно, ладно, чего уж теперь поделаешь… Будем рожать. Годок дома с ребеночком посидишь, потом в институт поступать будешь. Чего умной головке пропадать-то. А мы тут с Натальей за ребеночком приглядим.

— Ага, делать мне больше нечего! — тяжело подняла плотный зад с кровати Наталья. — Мне и за своим ребенком пригляда хватает! — И, обернувшись к маме, произнесла с обиженной укоризною: — Зря ты с ней так рассиропилась. Она тебе огромную проблему под нос, а ты и рада стараться — «в институт», «за ребеночком приглядим»! Да никаких институтов, вот и весь сказ! Если уж так повзрослела, что неизвестно под кого ложиться вздумала, то пусть и дальше по-взрослому свои проблемы решает! Сама такую жизнь выбрала, никто туда не толкал!

— Ну чего ты взъярилась-то, Наташк, — жалобно глянула на нее снизу вверх мама, — она же сестра тебе, не чужой человек…

— Ой, да ну вас! — выходя из комнаты, махнула та рукой. — Сами тогда разбирайтесь, меня в свои дела не вмешивайте!

— А мы и не вмешиваем… — покачивая Надю в объятии, тихо проговорила мама. — Мы сначала в школе все утрясем, а там посмотрим… Главное, нам сейчас аттестат получить, ага? Ничего, не реви, как-нибудь обойдется. Аттестат они все равно должны дать, Антонина Степановна баба добрая, не откажет…

Завуч Антонина Степановна, выслушав мамин слезливый монолог, принялась поначалу нервно теребить большую малахитовую брошь на груди, потом вытянула из рукава платок, промокнула взмокшее покрасневшее лицо. Пугливо глянув в сторону девушки, выдавила хрипло:

— Как же ты так, Надежда… Уж от кого, но от тебя… Как же… Лучшая ученица в выпуске…

— Дак ведь и я про то же, Антонин Степанна! — дребезжащим заискивающим голоском подхватила мама. — Разве ж я могла хоть на секунду предположить… Тихоня тихоней, а вот, пожалуйста, выдала неприятность! Если б я знала… Если б вовремя узнала…

— Ну да, ну да… А простите… Кто он, этот… Ну, который отец…

— Так ведь не говорит, бессовестная! Я уж и так и сяк вызнавала — не говорит! Молчит, как партизанка! Думала, может, вы что подскажете!

— Я?! Да откуда ж… Вы что, Татьяна Ивановна, за кого меня принимаете?! Я еще и эти дела должна отслеживать? У нас тут школа, между прочим, а не… Не… Да если б речь не о вашей дочери шла, я бы вас тут же за порог выставила и руки бы отряхнула! Отчислила бы в два счета, и все!

— Да я понимаю, Антонин Степанна, я понимаю… Только что теперь нам делать-то… Без аттестата ей, что ли, оставаться? Уж войдите в Надькино положение… Ну, то есть разрешите экзамены сдать…