спагетти под соусом из тунца, оливок и каперсов. Сначала поспешно, потом все размеренней. Перед ней стоял большой бокал вина, но пила она мало. Когда тарелка ее осталась пустой, Максим спросил:

— Еще хотите? — и кивнул на кастрюлю с макаронами.

— Нет, спасибо, — тихо сказала она. И теперь уже вполне спокойным взглядом неторопливо обвела комнату. Потому что ранее было совсем не до того.

Странным здесь казалось все. Например, то, что этот дом в ее представлении со словом «дача» совсем не вязался. Она прекрасно представляла себе дачу — Леська родилась летом, шашлыки и песни до утра на дачном участке были обязательной программой. Одноэтажный домик с одной комнатенкой, куда свозились все ненужные вещи из нескольких квартир их родственников, и кухня со старой печкой, которую Леськины родители мечтали переделать в камин. И это была дача! А особняк Вересова… Да у нее квартира в четыре раза меньше… И не упакована по последнему слову техники и дизайна. А дизайнеры здесь явно постарались.

Мара вспомнила собственную гостиную, где дед обыкновенно до глубокой ночи смотрел телевизор. Ковер со стены она его так и не уговорила снять. Потому что «тогда же стены будут голые!»

Отчего-то она так рассердилась из-за этого воспоминания, что посмотрела прямо в глаза своему похитителю и воинственно спросила:

— Что дальше?

— Дальше? — удивленно переспросил Макс, высоко вскинув брови, посмотрел на часы и тоном, каким обычно заявлял отвод судье, сообщил: — Думаю, пора спать!

— Спать? — вспыхнула она, заливаясь краской. — Уверены? А колыбельную на ночь не хотите?

— Лично я собираюсь спать. Вы, впрочем, можете найти себе иное занятие. Чувствуйте себя, как дома.

Максим поднялся, собрал со стола грязную посуду, кастрюлю с макаронами и остатками соуса отправил в холодильник.

— Спокойной ночи, Мара! — сказал с порога и вышел в коридор.

Она собралась, было, кинуться за ним, чтобы, по меньшей мере, спросить, в какую комнату ей-то идти. Но вдруг замерла. Сообразив одно-единственное. Мара… Он назвал ее этим именем так просто, будто бы знал, что только так она саму себя и зовет. А об этом никому известно не было, даже деду.

Неожиданно для самой себя, она поняла, что улыбается. Встала со стула и отправилась искать, где можно устроиться на ночь. Комнат-то в доме было много.

* * *

Прижавшись щекой к плечу Блеза, счастливая Дейна шла с ним по узкой улочке, ведущей в гору. Они возвращались с пляжа, где провели вместе несколько часов. Купались, лежали на песке и целовались. Целовались так, словно не могли нацеловаться. Но они и вправду не могли. Дейна таяла в крепких объятиях своего Блеза и мечтала лишь о том, чтобы так держал он ее всю ее жизнь. И целовал так, чтобы кружилась голова и болели губы, как теперь.

— Ах, Блез, — мечтательно протянула Дейна, — как же я хочу, чтобы этот гадкий Браер утонул где-нибудь посреди Атлантики. И тогда тебе не пришлось бы никуда уезжать. Что может быть ужаснее разлуки с тобой!

Капитан Ратон задумчиво посмотрел в небо и проговорил зловещим голосом, какого она никогда не слышала от него:

— Нет, этот пройдоха так просто не погибнет. У меня с мерзавцем старые счеты, Дейна. И если он умрет, то умрет от моей руки.

Она обиженно надула губки и вздохнула.

— Но ты же пока не уезжаешь? Его же пока не нашли?

— Не знаю… Я жду вестей, сегодня прибывает «Белая черепаха», а на ней должен быть посланник… Может быть, что-нибудь теперь известно.

Дейна кивнула. И лишь теснее прижалась к своему капитану. Таверна уже была видна, и пришла пора расставаться.

— Ты не ходи дальше, — шепнула девушка Блезу, — мама увидит, скандал на всю улицу устроит. Ни к чему это.

— О, как бы я хотел, любовь моя, — стоном вырвалось у него, — чтобы нам больше не приходилось скрываться… И расставаться… Но ты права, теперь нам ни к чему скандал. Все устроится, даю тебе слово!

Он снова прижал ее к себе и крепко поцеловал. А после разомкнул их объятие и пошел прочь, скоро скрывшись в толпе.

Проводив Блеза долгим печальным взглядом, Дейна сделала несколько шагов к таверне, подняла глаза и увидела мать. Та стояла на пороге, уперев руки в пышные бока, и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. Но разве может быть что-то хуже того, что ей приходится постоянно расставаться с Блезом?

Мамаша Жасинта глядело сурово из-под темных густых бровей. Она покраснела, как рак. И, казалось, даже из ноздрей ее идет дым.

— Непутевая! — провозгласила Жасинта. — Сказано же, как паршивую девку ни воспитывай, она паршивой девкой останется! Не я ли давала тебе все, что могла? Не я ли лучшее для тебя берегла? Не я ли ценила тебя выше даже самой себя? Да благородные не все на наших островах могут похвастаться таким приданым и такими манерами, как я дала тебе! Сохранить тебя в чистоте я хотела, коли самой не довелось. Чтобы не знала ты тех же унижений и страданий! А что ты взамен? Честь свою измазать вздумала с этим проходимцем? Отвечай, Дейна, ты уже легла с ним или нет?

Глаза дочери округлялись тем сильнее, чем дольше говорила мать. А услыхав ее вопрос, Дейна вспыхнула до корней своих огненных волос, и возмущенно прошипела:

— А это не ваше дело, матушка!

— Ах, не мое дело? Ах, не мое?! — возмущенно заверещала Жасинта. — А что же тогда мое? А как я вручу тебя твоему будущему мужу, который потребует от тебя чистоты и непорочности! Да какой матерью меня назовут люди, коли узнают, что ты опозорила имя своего супруга?

— А вы меня замуж не отдавайте — вот и не будет у людей повода говорить о вас плохое, — рассмеялась Дейна, — коль уж вы так о своей репутации печетесь.

— Да не о своей, а о твоей, дурная! — заорала мать. — И как не отдавать, когда тебя-то поскорее и надо замуж! Иначе будешь таскаться со своим висельником, пока не понесешь от него. А он твоих детей не признает! Да и сомнительное благо — его имя твоим ублюдкам!