— Нет.

— Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?

— Кто?

— Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!

— Не может быть… — Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.

— Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.

— Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?

— Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?

— Нет… Он другое, конечно, говорил…

— «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.

— Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?

— Очень просто — великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?

— Что?

— Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!

— Ну?

— Не «ну!», а «Носорогов»!

— Каких еще носорогов?

— Таких! МузТV не смотришь?

— «Носоро-о-огов»?

— Вот именно! Оказывается, их солист Кирилл Верейский — Элечкин двоюродный брат.

Марина удивленно покачала головой. Конечно, в другое время она прыгала бы от радости, узнав, что на их школьной дискотеке будет играть такая клевая группа, как «Носороги», которых даже МузТV крутит, но сейчас радоваться в полной мере не могла.

— Ну ладно, засиделась я тут у тебя, — засобиралась домой Милка. — Уроков задали кучу! Списывать задания-то будешь?

Марина кивнула и быстренько переписала из Милкиного дневника задания себе на листок, проводила ее до дверей и уселась перед телефоном. Милка права. Надо наконец все выяснить, и как можно скорее, потому что дольше тянуться этот кошмар не должен. Она сняла трубку и решительно набрала номер Богдана. Когда он отозвался, Марина сказала:

— Мне нужно выяснить один вопрос. Дай слово, что ответишь честно.

— Ну… я постараюсь… — замялся Богдан.

— Нет. Ты не старайся, а ответь честно. Хорошо?

— Хорошо, — согласился он, и Марина опять отметила в его голосе нотку раздражения. Она глубоко вздохнула и дрожащим голосом спросила:

— Скажи, Богдан, ты меня любишь?

Трубка молчала.

— Ты меня любишь? — в отчаянии повторила Марина. — Не молчи! Я хочу правды!

— Знаешь, я думаю, что нам лучше некоторое время не встречаться… — Голос Рыбаря показался Митрофановой скользким и липким.

— Я тебя спрашиваю про другое. Я спрашиваю, ты меня любишь? — зачем-то упорствовала она, хотя все было и так понятно.

Видимо, Рыбарь все-таки решился поставить точку в их истории, потому что громко крикнул: «Нет!» — и бросил трубку.

Марина Митрофанова не могла даже плакать. С каменным лицом она прошла к дивану, рухнула лицом вниз на подушку и отключилась. Пришедшие с работы родители пытались ее разбудить и заставить лечь как следует в нормальную постель, но она брыкалась, отмахивалась, и они в конце концов оставили ее в покое. Марина проспала до утра. Утром она решила, что жизнь ее кончена, и пошла в школу только потому, что мама была дома по причине своего выходного, а объясняться с ней Марине не хотелось. Кроме школы, идти ей было некуда, а к прогулкам погода не располагала — лил такой немилосердный дождь, что, добежав до школы, Марина промокла до нитки.

В классе обсуждали Элечкин праздник. Честно говоря, никому не хотелось разыгрывать славянские мифы перед другими девятыми классами. И перед малышней-то не очень хотелось, но там уж как-нибудь можно было что-нибудь из себя изобразить, эдак снисходительно и не всерьез. Перед ровесниками выглядеть смешно никому не улыбалось. И скорее всего, Элечкина задумка снова накрылась бы медным тазом, если бы она не предприняла абсолютно верный с точки зрения как стратегии, так и тактики ход с «Носорогами». Оттянуться под живую музыку мечтали все, а девчонки даже уже успели прожужжать своим знакомым, что в ближайшем же будущем познакомятся с самим Кириллом Верейским, поскольку Элечка им это твердо обещала.

Марине, по причине уязвленного самолюбия и абсолютно разбитого сердца, глубоко безразличны были как славянские мифы, так и Кирилл Верейский вместе со своими «Носорогами». Она с хмурым лицом села на свое место и решила хотя бы пробежать глазами параграф по истории, поскольку вчера на нервной почве проспала весь вечер и впервые в жизни не подготовилась ни к одному уроку. Краем глаза она все-таки успела заметить, что перед Богданом, сидящим за своей последней партой, стояла Марго, и они о чем-то оживленно переговаривались. На Орловского с Лившицем Марина вообще старалась не смотреть даже и краем глаза.

Со звонком рядом с Мариной плюхнулась Милка и затараторила:

— Я тебе вчера забыла сказать, что мы наотрез отказались наряжаться во всякие самопальные костюмы, вроде древнегреческих простыней, и Элечка предложила в обычную одежду добавить только некоторые этнографические элементы: парням — какие-то там пояса, что ли, а нам — так называемые височные кольца на обруче. Обещала помочь сделать, а пока книжку дала, чтобы мы себе узоры выбрали. Мне, знаешь, понравился один, отгоняющий злых духов.

Больше Милка ничего рассказать не успела, потому что началась история.

В этот день Марина получила три двойки подряд, и получила бы четвертую с пятой, если бы последними уроками не были русский с литературой, которые вела их классная руководительница.

— Марина, ты не заболела? — спросила Людмила Ильинична, когда увидела в дневнике Митрофановой три разноцветных «лебедя» с размашистыми подписями разгневанных учителей.

— Я здорова, — твердо сказала Марина.

— У нее душа болит, — ядовито вставила Григорович.

— Я бы на твоем месте подумала о своей душе. По-моему, она у тебя чернеть начинает. Себя лучше вспомни в прошлом году! — строго оборвала ее учительница, перевела взгляд на Марину и спросила ее: — Может быть, тебя отпустить домой?

Митрофановой не надо было домой. Ей вообще никуда не надо было, но она послушно покидала в сумку учебники и вышла из класса, а потом и из школы. Дождь уже кончился, но всюду разлились, отражая холодное стальное небо, огромные лужи. Марина отправилась на свое любимое место в сквер, но скоро поняла, что предприняла это напрасно. Ее светлые кроссовки на первой же аллее мгновенно увязли в жидкой грязи. Она повернула назад и столкнулась лицом к лицу с Орловским.