Но время приходит даже во сне. Неведомый сценарист с хрустом размял пальцы и снова взялся за перо: настал момент кульминации.

Короткий взгляд из-под ресниц — в этот раз я не смогла удержаться от любопытства, и посмотрела куда раньше, чем в тот раз… Чем, кажется, разрушила сценарий, и сон разрушила. Потому что тут же, диссонансом, заметила какую-то неправильность.

Сценарист обиженно скривил губы и легко черкнул пером, вымарывая мою судьбу.

Кажется, даже оркестр вдруг сбился с такта, замерцали лампы, нечеловечески исказились лица стоящих у стены подруг. Что-то не так. Сильные руки — но не те, не те! Широкие плечи… но где кадетская форма… и тот ли танец?

Тот ли человек склонился передо мной, чтобы поцеловать мне руку и отвести к папеньке?

Нет.

Сейчас он разогнется и поднимет лицо. Чужое лицо. Неправильное.

В этот раз меня пригласил не нэй Элий; наверное, мне не хватило смирения. Как несчастный влюбленный на пороге врат из Холодного Ада, я оглянулась слишком рано, и теперь мой лучший и счастливейший сон превратился в нечто совсем иное.

Пора было бежать, пока не случилось непоправимое. Я не могла изменить сюжет — но я могла проснуться раньше, чем пустые тревоги из реальности испортят мой лучший сон. Если в танце меня ведет не нэй Элий, то не нужно танца. Пусть я не уверена, люблю ли его и любила ли хоть когда-нибудь, на память я, все же, не жалуюсь, и помню, как обещала ему ждать непременно, ежели куда отошлют.

В результате отослали меня — но это несущественные мелочи, которые в клятве не уточнялись.

Я рывком села на кровати, опустила ноги на холодный пол, чтобы точно проснуться.

Нет. Не было у него серых глаз. Я их не видела — успела проснуться раньше. А если и были — это просто человек из сна, слепленный из волнений и забот вчерашнего дня, можно забыть.

Я же проснулась.

Вовремя.

Значит, все в порядке.

В темноте я никак не могла найти второго тапка. Досадно. Тетенька говорила мне, что нельзя ходить в одном тапке, в одном чулке, в одном носке и в одном башмаке тоже нельзя. Мол, во втором, пустом, заведется двойник, который начнет красть жизнь и удачу, присосется, как пиявка, и не отцепишь.

Я верила в это, когда была совсем маленькой. Представляла себе двойника: это была страшная худая девочка с провалами вместо глаз и огромным круглым ртом-присоской. Она иногда являлась ко мне в кошмарах вместе с другими обитателями многочисленных тетенькиных предостережений, и причмокивала алыми губами, за которыми пряталось десять тысяч рядов мелких острых зубов.

Я просыпалась с криком и шла зажигать погасший ночник — я терпеть не могла нянечек в своей комнате и всегда на ночь выгоняла их за дверь. Шла босиком, потому что боялась не успеть сунуть в тапок вторую ногу раньше, чем там родится двойник. Поэтому у меня в комнате такой пушистый и теплый ковер, а не холодный пол, как здесь.

В детстве я обладала живым воображением. Мне было скучно в нашем большом городском доме совсем одной, и я сама придумывала себе игры и жадно ловила каждое слово тетенькиных страшилок, впитывала их как губка, запоминала наизусть: так себе замена сказкам, которые рассказывают детям заботливые матери, но у меня другой не было.

Конечно, были и няньки, но они не могли дать мне и капли того тепла, что дарила нэйе Улина. Как правило, им было все равно — была бы я жива да здорова.

А нэйе Улина сразу взяла меня под крыло. Может, потому что у нее когда-то давным-давно умерла маленькая дочь. Кроме той, мертвой, у нее еще четверо живых дочерей, но, как говорит тетенька: «призраки детей держатся за живых дольше всех, потому что живые сами не хотят их отпускать».

Вместо сказок нэйе Улина рассказывала мне рецепты, направив мое воображение в совсем иное русло. Жаль, что она не пришла на пару лет раньше. Ей хватило всего нескольких недель, чтобы мне стали сниться тортики вместо кошмаров. Она справилась куда лучше докторов, которых папенька выписывал пачками сначала из столицы, потом из-за границы. Думаю потому, что мне была нужна любовь, а не пилюли…

А после первого бала я совсем забыла детские страхи и беззаботно бегала по комнате в одной туфельке, не в силах припомнить, куда же я задевала вторую. Тетенька вечно говорила всякие гадости — и что же, все слушать? Двойник-вампир, ерунда какая! У меня появились другие развлечения.

И вот сейчас я снова чувствовала себя одинокой. Призраки старых страхов воскресали в душе. Кроме девочки-пиявки было ведь и множество других чудовищ. Тетенька поведала мне и о той, которую увели незнакомцы, и о страшном старом цыгане, и о прокаженном нищем, который заражает сумасшествием, если с ним заговорить, и о многих-многих других.

А я была в Академии. В месте, где темнота настолько тонкая, что, кажется, вот-вот порвется, выпуская воображаемых монстров с вполне реальными клыками. Месте, которое дышит древней магией — и кто знает, что служит ее источником? Я пока видела лишь кровавые камни на вечном закате.

Дома было спокойно. Папенька очень приземленный человек, он крепко стоит на ногах. И дом он построил очень приземленный, чистенький, с глубокими подвалами-корнями. У моего дома надежные толстые стены, и я своими глазами видела накладные на самые обычные кирпичи, из которых они построены. Ни капли магии — только труд рабочих, который папенька оплатил достаточно хорошо, чтобы обойтись без эксцессов вроде бутылочных горлышек в каминной трубе.

Даже тетенька в этом доме была обычной пожилой женщиной, чуть строже, чем тетеньки моих подруг, то есть… как бы объяснить? Высохшая старая дева с дурным характером — это всего лишь старая дева, даже если у нее рыбьи глаза и злой язык.

Но это место… В нем тетенька превращалась в ведьму. И оно пыталось сделать ведьмой меня. Я всей кожей чувствовала испытующий взгляд: вот-вот меня проглотят, переварят и сделают кем-то другим.

Искалечат мои сны, мои чувства, мои мысли, мою душу.

Сегодня. Завтра. Когда-нибудь. Однажды я не успею проснуться вовремя. Я начну танец с другим…

И сама этого не замечу.

Я спряталась под одеяло, подогнув озябшие ноги. Думала, буду дрожать до утра… но, вслушавшись в тишину, различила вдруг тихое сопение и вспомнила, что совсем рядом, буквально в нескольких шагах за ширмочкой, спит Бонни.

А значит, я не одна.

Впервые в жизни я обрадовалась тому, что делю с кем-то комнату. Вдвоем проще отбиться от чего угодно. Бонни бойкая девчонка. Не подкачает.

Так что я довольно быстро заснула и до самого утра я продрыхла как младенец — без снов.

Мой первый учебный день начался, на мой вкус, слишком уж рано. И это с учетом того, что мы с Бонни почти что проспали завтрак и проспали бы занятия, если бы верный Щиц не забарабанил в дверь.

Судя по звуку — кувалдой. Кулачищи у него, конечно, огого.