И вот в Академии ведьм мне дают самый обычный листок, только вот в конце него — задача на производную. Что-то о скорости растворения какого-то лекарства… Нужно посчитать время. Легко, но… Что это? Ловушка? Или ведьмы не подвержены тем женским болезням, которые случаются из-за математики?

Или этих болезней вообще не существует: я ведь могу решить последнюю задачу точно так же, как могла решить ее до того, как отравила нэйе Улину. Но я ничем не болею, моя голова не рискует взорваться…

Я и сама не заметила, как решила все. Правда, на черновике. Аккуратно переписала все до задачи с тремя неизвестными и застыла с черновиком в руках. Покосилась на сидящую рядом Бонни: она старательно вычисляла, сколько же получится, если сложить одну восьмую с одной девятой, и настолько погрузилась в это увлекательное занятие, что отвлечь ее было бы преступлением.

До конца занятия оставалось еще больше его половины.

Я скомкала черновик, потом расправила, потом снова скомкала.

Есть ли у меня право решить все?

Или я прослыву той странной девчонкой с распухшей от долгих занятий головой, к которой лучше не подходить, чтобы не заразиться дурной болезнью? Вон как неодобрительно смотрит на меня сухощавая пожилая ведьма-преподавательница. Ее темные умные глаза будто пронизывают меня насквозь, и… кажется, вот-вот она ко мне подойдет и попросит выйти и не маяться дурью, если я ничего не знаю… или знаю слишком много?

Она уже направилась ко мне.

И я снова, уже решительно, скомкала черновик, точным броском отправив ее через весь класс в мусорную корзину, и протянула ей свой лист с ответами:

— Вот. Я больше не могу.

Кажется, на строгом лице промелькнуло огорчение.

Может, я ошиблась? Может, взгляд ее вовсе не осуждающий, а просто изучающий? Я не могла не привлечь внимания, пока шуршала черновиком. И лицо у нее вовсе не злое. Мягкий безвольный подбородок, бесчисленные морщинки в уголках рта, носик кнопкой, глаза большие, а брови не привыкли хмуриться: лет тридцать назад она была милашкой, как пить дать, а сейчас просто забавная… не старушка даже, так, женщина в летах.

— Еще столько времени, — сказала она мягко, — может, еще подумаешь? Следующая задача не такая сложная, если ты справилась с предыдущей, то, мне кажется…

Я уже хотела было кивнуть и сесть на место, но… Нет, нет и нет. Если тетенька узнает… если эта женщина — знакомая тетеньки… Разве можно?

Я вся покраснела от невообразимого стыда. Прилившая к голове кровь билась в висках и я, кажется, начала понимать, откуда пошли слухи про взрывающиеся мозги.

Но я не понимала, почему же мне стыдно. То ли жаль было расстраивать эту милую женщину, то ли мерещился строгий голос тетеньки, отчитывающий меня за неприличные для юной девушки интересы… или все сразу.

— Я больше не могу, — повторила я поспешно и встала из-за парты.

На глаза наворачивались слезы, но нельзя было позволить себе расплакаться.

— Не могу и все. — тихо сказала я, сунула свой лист ей в руку и вышла из класса.

Шенский я просто прогуляла. Не хотела видеться с тетенькой, от одной мысли о ней становилось тошно. А она у нас должна была появиться на первом занятии. Поговаривали, что она наберет себе самую лучшую группу. Смела ли я надеяться, что набирая себе девчонок для битья, она забудет позаботиться и о своей непутевой племяннице?

Так что я, только заметив знакомую сухощавую фигуру, просто взяла и выпрыгнула в широко открытое окно первого этажа, припустив в парк со всей доступной моим ногам скоростью. Что я, шенского не знаю? Не знаю, чему она меня может научить?

Она же уже дала мне «лучшее домашнее образование, которое только могла дать».

Ну нет. Не хочу я к ней, не хочу и все.

Надоело.

Вот так я заделалась прогульщицей в первый же день. И нисколько об этом не жалела. Все равно за меня будут исправно платить, а значит, я могу делать то, что хочу — пока я приношу доход этим бедным ведьмам, которым светлые доходы урезали, они такую дойную корову не зарежут, а будут тянуть за рога и копыта.

Не дуры ведь.

Но случилось так, что я забыла одну очень-очень важную вещь: парк только на словах назывался парком. На самом деле ведьмы вырастили у себя под боком очень живописный и прекрасный в своей естественности дремучий лес.

Коварство такого леса заключается в том, что вот ты вроде идешь-идешь по тропинке, а потом она вроде бы кончается, а вроде бы чуть дальше люди тоже ходят: прошлогодние листья примяты, да и вообще… и ты продолжаешь свой путь уже по этому намеку на тропинку, потому что если идти без цели, лишь бы от учебного замка подальше, то и возвращаться вроде как незачем.

А потом оказываешься где-то в неизвестном месте, и вообще непонятно, как ты туда забрел и где была твоя голова, когда ты это все затеял.

Когда моя обида на весь этот несправедливый мир вокруг чуть поулеглось, и я начала воспринимать то, о чем отчаянно сигнализировали мои глаза, — а именно, что я непонятно где и вообще заблудилась, — я просто присела на поваленное дерево.

И это было моей второй ошибкой.

Буквально через секунду я вскочила с этого дерева и начала выплясывать на месте танец настолько дикарский, что родись я в этом лесу и будь я вскормлена какой-нибудь волчицей, все равно не смогла бы станцевать натуралистичнее.

Испачкавшееся в смоле и какой-то гнили форменное платье мне потом было совершенно не жалко; его большим достоинством было то, что его просто невозможно было испортить, настолько оно было гадким. А вот себя — очень даже. Я ухитрилась присесть на муравейник.

А после судорожных прыжков и отряхиваний я поняла, что если раньше просто не знала, где я, то теперь даже понятия не имею, откуда я пришла и в какую сторону возвращаться.

Наконец я избавилась от последнего насекомого. Оглянулась по сторонам… и тут, пожалуй, впервые в жизни по-настоящему испугалась.

Раньше я и подумать не могла, что в лесу столько жителей. Куда не плюнь — какой-нибудь жучок, паучок или гусеница. Куда не присядь — гриб или муравейник. Под ногами — трупы опавших листьев, сырая земля, несмелые ростки деревьев, которым все равно не хватит света, чтобы выжить.

О животных покрупнее я старалась не думать. Нет, они, конечно, хотя бы пушистые, в отличие от той поганого вида сороконожки, которая упала мне на руку без суда, следствия и объявления войны. Но они же еще и крупные! Ладно белочки, которые, кстати, тоже болеют бешенством и вполне могут кого-нибудь им заразить. А лисы? А волки? А медведи?

Почему-то этот лес не оставлял мне ни капли сомнений: здесь водится кто угодно. Даже тролли наверняка облюбовали себе развалины какой-нибудь хижины лесника где-нибудь поблизости. А леший?

Но потом я все-таки смогла взять себя в руки. Как ни странно, успокоило меня именно то обстоятельство, что в лесу несомненно водились звери: где зверюшки, там и Бонни. Конечно же моя милая подруга сможет вывести меня из леса.