– Многое вы там не узнаете, – пожал плечами Драммонд. – Они обычно хорошо отзываются друг о друге вне зависимости от обстоятельств. Подразумевая, что любой из них может совершить ошибку, и тогда они тесно смыкают ряды, как солдаты перед лицом врага.

– Всегда можно что-то прочесть между строк. – Томас понимал, что Драммонд имел в виду, но ведь всегда можно заметить неудачный словесный оборот, уклончивость, чрезмерную откровенность и вроде как беспристрастность, что может выдать все эмоции и стремления, скрытые под этим, противоречивые суждения или старинную вражду. – Потом переговорю с его слугами. У них могут оказаться какие-нибудь прямые свидетельства, хотя на это не следует слишком уж рассчитывать. Но они могли также что-то видеть или слышать, что поможет нам выявить ложь, несоответствие, что-то тщательно скрываемое, кого-то, кого они ни в коем случае не должны были видеть.

Говоря это, он припомнил все слабые места в показаниях, которые ему когда-либо удавалось выявить, все глупости и мелкие злобные наветы, которые имели мало или вообще ничего общего с преступлением, но которые тем не менее разрушали прежние отношения между людьми, способствовали возникновению новых, наносили кому-то ущерб, ставили кого-то в затруднительное положение, изменяли чью-то жизнь. Были случаи, когда он всей душой ненавидел подобные вторжения в чужую жизнь. Но альтернатива была еще хуже.

– Держите меня в курсе дела, Питт. – Шеф продолжал смотреть на него, возможно догадываясь, о чем он думает. – Я хочу знать все.

– Хорошо, сэр. Постараюсь.

Драммонд улыбнулся при этом необычном проявлении официальности, потом кивнул, отпуская Томаса. Тот вышел из кабинета, спустился вниз, выбрался на тротуар Боу-стрит, поймал кеб и поехал на север, в Хайгейт. Это было экстравагантным поступком, но полиция оплатит и этот расход. Питт откинулся на спинку сиденья кеба и вытянул ноги, насколько это было возможно. Приятное ощущение – ехать куда-то в наемном экипаже, не думая о стоимости такой поездки.

Кеб вез его через путаницу улиц, все более удаляясь от реки, через Верхний Холборн до Грейз-Инн-роуд, потом далее на север через Блумсбери и Кентиш-таун до самого Хайгейта.

В полицейском участке Питт обнаружил Мёрдо, который нетерпеливо его дожидался, уже успев просмотреть все рапорты полицейских за последние два года и отложив те, в которых фигурировал Шоу. Теперь же он стоял в центре комнаты, в которой не было ковра, а мебель составляли лишь деревянный стол и три жестких стула с прямыми спинками. Его светлые волосы были взъерошены, мундир расстегнут у горла. Он очень старался получше выполнить полученное задание, и, по правде сказать, это дело его глубоко затронуло, но в глубине сознания он отдавал себе отчет в том, что когда все будет закончено, Питт вернется на Боу-стрит – а сам он останется здесь, в Хайгейте, и снова будет работать вместе со своими местными коллегами, которые по-прежнему косо посматривали на чужака и страдали от неудовольствия, что подобное было сочтено необходимым.

– Вот они все, сэр, – сказал констебль, как только Питт появился в дверях. – Все дела, с которыми он был хоть как-то связан, все, что может как-нибудь пригодиться, даже дела о нарушении общественного порядка. – Он указал пальцем на одну из стопок. – Это вон те. Несколько случаев разбитых носов, сломанное ребро, один случай со сломанной ногой, когда ее переехало колесом кареты, а еще о последовавшей за этим драке между мужчиной, которому повредило ногу, и кучером. Не вижу я тут никого, кто хотел бы его убить, разве что какой-нибудь псих.

– Я тоже не вижу, – согласился с ним Питт. – И не думаю, что мы имеем дело с психом или безумцем. Поджог был слишком хорошо осуществлен: преступник запалил четыре портьеры, и все подальше от крыла, где живут слуги; в окна никто не выглядывал – и лакей, и горничные уже спали; все комнаты, которые обычно запирались после того, как хозяин и хозяйка ушли спать, оставались открытыми, двери в коридоры и на лестничные площадки тоже заперты не были, никто из слуг их не проверял, горничная никому не подавала вечернюю чашку чая в постель… Нет, Мёрдо, думаю, что наш поджигатель с керосином и спичками был в здравом уме.

Констебль передернулся, и от лица у него немного отлила кровь.

– Жуткое дело, мистер Питт. У кого-то, видать, сильная ненависть возникла.

– И я сомневаюсь, что мы найдем его в этой стопке. – Томас поднял несколько папок с делами, которые Мёрдо отобрал для него. – Если это только не чья-то смерть, обстоятельства которой могли показаться доктору странными. Кстати, вы уже успели выяснить, от чего умер покойный Теофилиус Уорлингэм?

– О да, сэр. – Мёрдо снова напустил на лицо старательное выражение. Очевидно, это задание он выполнил очень хорошо и теперь ждал момента, чтобы доложить о своих успехах.

Инспектор в ожидании чуть приподнял брови. Констебль начал отчитываться, а Питт уселся за стол и скрестил ноги.

– Очень внезапно он умер, – начал Мёрдо, по-прежнему стоя и сгорбившись, чуть драматизируя момент и свою сосредоточенность. – Он всегда был человеком очень энергичным и физически сильным. И отличного здоровья. Таким, мне кажется, какого можно назвать «мощным христианином»… – Он чуть покраснел от этой своей смелости, от использования такого выражения в отношении вышестоящего, а также потому, что это было выражение, которое он прежде слышал всего два раза. – Он очень гордился своей активностью и бодростью, – добавил полицейский в качестве пояснения, словно ему внезапно пришло в голову, что Питт это выражение, возможно, никогда не слыхал.

Томас кивнул, стараясь скрыть улыбку.

Мёрдо чуть расслабился и продолжил:

– Он внезапно заболел, и сперва все подумали, что это просто легкая простуда. Никто не стал особо беспокоиться, хотя, по-видимому, сам мистер Уорлингэм был очень недоволен и раздражен тем, что так ослаб. Его посетил доктор Шоу и прописал ему ароматические масла для вдыхания, чтобы уменьшить застой в крови, и более легкую диету, что ему не понравилось, а также велел соблюдать постельный режим – и бросить курить сигары, что его также очень рассердило. Мистер Уорлингэм никак не комментировал прописанные ему горчичники, – тут Мёрдо скривился и помотал головой. – Моя мамаша тоже всегда нас ими потчевала. Как бы то ни было, лучше больному не стало, но Шоу у него больше не появлялся. И через три дня его дочь Клеменси – та, которая погибла при пожаре, – посетила его и обнаружила мертвым, лежащим в кабинете на первом этаже. Французские окна кабинета были распахнуты. Он лежал, раскинувшись на ковре, и, по словам бобби[11], которого туда вызвали, на лице у него было ужасное выражение.

– А почему вызвали полицию? – спросил Томас. В конце концов, это была, по всей видимости, обычная внутрисемейная трагедия. Смерть вообще явление нередкое.

Мёрдо не требовалось заглядывать в свои записи.

– О, да все из-за этого ужасного выражения его лица. И французские окна были открыты настежь, а в доме было довольно много денег, даже у него в руке были зажаты казначейские билеты на двадцать фунтов стерлингов, да так, что никто не мог разжать его пальцы! – Лицо Мёрдо даже порозовело от возбуждения.