исчезла в траве. В небо взлетела красная ракета, и через пару минут в небе показались американские Ю-21Б, турбореактивные вертолеты, известные по прозвищу Хьюи. Где-то заработали сразу два крупнокалиберных ХМГ. Зажигательные пули пятидесятого калибра с воем понеслись в сторону вертолетов. У самого первого вертолета дюралевые стенки буквально сразу же были пронизаны насквозь. Он задымил и с креном влево ушел вниз. Вскоре раздался взрыв, и поднялся столб черного дыма. Остальные вертолеты, как стая испуганных птиц, бросились врассыпную. Бой длился еще минут десять. Потом все затихло. Через некоторое время появилась похоронная команда. Они грузили тела на носилки и куда-то уносили. Наконец-то очередь дошла и до меня. Я усиленно замычал и задергал головой. Слава Богу, что меня признали раненым, а то ведь как бывает: доктор сказал в морг, значит, в морг. А у военных с этим еще жестче – дисциплина. Раненых оказалось очень мало, а среди наших братьев-славян, так вообще только пятеро. Остальные, как говорили в Великую Отечественную, пали смертью храбрых. Ну что же мне так не везет. То ковровое бомбометание, то нападение диверсантов. И везде гибнут друзья, гибнут наши. Кто на что учился – вот, наверное, единственный ответ и, поэтому, мы так часто любим это повторять. На двух грузовиках нас доставили до какой-то вьетнамской деревушки. Здесь, оказывается, и такая была. Меня осматривал вьетнамец-дед. Он же, как мне потом сказали, один из самых знаменитых на весь Вьетнам мастер Вьет-Во Дао, очень древнего стиля боя, а по совместительству,– лекарь. Благодаря нему я стал ходить. Благодаря нему во мне открылось что-то, о чем я раньше и не подозревал. Жаль, что я пролечился там так мало, и меня перевезли в медсанбат. Вот так и там, в той вьетнамской деревне, я любил сесть у дерева, опереться на него и сидеть с закрытыми глазами, наслаждаясь тем, что мне дал Бог – жизнью.

“Спать не зря охоч я очень,

Сонный бред люблю я с юности,

Разум наш под сенью ночи

Отдыхает от разумности”

Непонятно почему, хотя… Мне вспомнились стихи Игоря Губермана. Я не знаю, кто или что ему шепчет такие стихи, но они очень близки мне по уху. В них иногда я нахожу объяснение произошедшего, но чаще они меня успокаивают. Конечно, хорошо сидеть под березкой или под дубком, но домой идти надо. К моей радости, да и здоровью тоже, ни по дороге домой, ни дома, ни даже всю ближайшую неделю ничего не случилось. Примерно через неделю утречком я зашел в ванную комнату побриться перед работой. Все-таки хоть я и в запасе, но офицер. А офицеры, еще с царских времен, придерживались правила, что офицер должен быть всегда чисто выбрит и слегка пьян. Но пить я не люблю, тем более там, где я сейчас работаю, появляться, слегка выпивши некорректно. Я, глядя в собственное отражение в зеркале, сдирал с себя вчерашнюю щетину. Не прошло и месяца, как я бреюсь этим одноразовым станком, а он уже начал тупиться. И прыщик, к тому же, на щеке выскочил. Плевать он хотел на то, что я каждый день умываюсь и деру свою кожу бритвой. И настроение что-то паршивое.

– Ну, что ты на меня уставился! – мрачно спросил я свое отражение. Но тут произошло то, чего я совсем не ожидал. Я услышал голос.

– А ты разве видишь меня?– Спросило меня что-то не поймешь откуда.

Я смотрел на себя в зеркало, поэтому ясно видел, что в лице я не изменился. Только глаза – зеркало души немного подвели, да рука в напряжении сжала ручку бритвенного станка. Пауза шла, а я молчал. И это было плохо.

– А что я, разве, не должен был этого делать?

– Почему же? Конечно, мог. Просто мне казалось, что ты меня не видишь.

– Я много что вижу, – уже уверенно начал “заливать“ я, – но не на все реагирую. По крайней мере, пока это не касается меня. Хочешь (интересно он, она или оно сидит, висит или лежит?) быть здесь – будь. Только спать не мешай и не пей мой чай, когда я тороплюсь на работу.

– Не беспокойся, не беспокойся. Я и до вечера не буду давать знать о себе. Тем более что мы будем возле тебя только до вечера. Посчитали, что до конца месяца с тобой навряд ли что случится. А, если за месяц ничего не произойдет, значит, они от тебя отстанут, так как ты все равно для них опасности не представляешь.

– Да, слышал я что-то такое знакомое до боли недавно. Причем до боли в голове, в ногах, до воды болотной в желудке.

– Да, недооценили мы их. Но, надо отдать должное, Маркос оказался дальновидным. Ведь это он первым высказал сомнение и предположение о возможности использования ими хулиганов против тебя.

– Вообще-то у людей между хулиганами и бандитами большая разница. Эти были на крутой тачке, качки с цепями. А кто я? Старый пенсионер. Конечно, с этой точки зрения, оно может и престижно. Но… Лучше быть живым и здоровым пенсионером, чем прикованным к постели инвалидом – героем. Собственно, и помирать, забитым до смерти, не очень хочется. Спасибо хоть Маркосу. Кстати, привет ему передавайте, когда увидите.

– Обязательно. Так вы думаете, на вас еще нападут?

– Да ничего я не думаю. Вам же сказали, что я не избранный. Я простой пенсионер, совершенно случайно сунувший свой большой нос не туда, куда нужно. За что и поплатился.

– Да ну. Вы ведь, что сделали для нас!

– Знаю. И совершенно об этом не жалею. Кстати, мне вспомнились стихи одного поэта, Губерман его фамилия:

« Дорога к истине заказана,

Не понимающим того,

Что суть не просто глубже разума,

Но вне возможностей его».

И тут же по теме:

«Весьма наш мир материален,

Но, вожжи духа, отпустив,

Легко уловишь, как реален

Сокрытой мистики мотив».

Кстати, а вы знаете, что такое мотив?

– Мотив? Ну,… это мелодия такая, когда песню поешь.

– В принципе правильно, но по отношению ко мне, лучше немного перефразировать – это легкая приятная мелодия, лежащая в основе многих уголовных преступлений.

Хихиканье подтвердило наличие чувства юмора у моего собеседника.

– Вообще-то это не я сказал. Я прочитал это в энциклопедии “Красной бурды“.

– Значит, они тоже молодцы. Я, наверное, позаглядываю к тебе иногда. Для профилактики. Нет, только сюда и обратно. Только убедюсь, что все нормально и все.

– В крайнем случае, посмотришь, какой мне купили гроб. Они все одинаковые. Разница