не станет долго терпеть неудобного конунга. Подумай, Астрид: махать топором, выигрывать битвы и вести за собой людей может и твой отец, но договариваться, слушать и понимать стремления других — это дано не каждому. Власть — это не только приказы, но и умение убеждать, внушать свои мысли другим. Неужели ты настолько глупа, раз не понимаешь очевидного?

Он был прав: даже слова об отце были справедливы, хоть и грубы. Как бы Дьярви не мечтал добиться власти, ему всегда будет не везти.

Я стёрла тыльной стороной ладони дорожку густой крови из носа и прошипела, глядя на друга:

— Знаешь, как гниёт рыба? Болезнь пожирает её живот изнутри. А потом, когда всё тело покрывает зараза, разлагаться начинает и голова. Но об этом никто не догадывается, пока рыбе не отрежут голову — тогда и становится понятно, что она давно прогнила. Говоря иначе: пока ты потакаешь слабостям одних, вторые станут червями, что уничтожат Виндерхольм.

Сигурд хотел ответить, но в этот миг годи зашёлся в ритуальной песне, походившей больше на крики умалишённого. Своей молитвой он то ли просил прощения за отнятую жизнь, то ли, наоборот, одобрял кровопролитие и чуть ли не посвящал убийство асам — глупый старик. Разве стоит такая жертва внимания? Разве не ему подобные вещали, что трэлла невозможно считать ни человеком, ни животным? Я зажмурилась, схватившись за амулет: нужно выровнять дыхание, забыться, представить себя птицей, что парит рядом с Ауствином в холодном небе. Зачем только пошла сюда, ведь чувствовала беду?

— Уйдём? — участливо спросил Сигурд. Он осторожно прикоснулся к моему локтю, намереваясь увести прочь.

— Нет. Хочу увидеть и запомнить их лица, хочу осознать жестокость, — и я открыла глаза, глядя на площадь.

Трэлла грубо поставили на колени. Его серая рубаха превратилась в рваную тряпку, штаны были заляпаны пятнами мочи. Лысая голова сочилась кровью, лицо изуродовано, но заплывшие глаза сияли ненавистью так ярко, будто сам Фенрир принял облик человека, желая проклясть мучителей. Жена бонда стояла рядом, заламывая руки, и плакала, стараясь не смотреть ни на мужа, ни на любовника.

Пинком несчастного кинули на плаху, бонд перехватил топор, замахнулся и, слава богам, отрубил голову одним ударом, не издеваясь над жертвой. Из шеи забила кровь, окропляя одежду жены бонда, которую муж специально поставил поближе. Тело рухнуло безвольным мешком на землю, голова утонула в сугробе — так они пролежат до поздней ночи, пока кто-нибудь из бедняков за миску рагу не утащит тело в смрадную яму.

— Думаешь, оно того стоило? — неожиданно спросил Сигурд, кивая на жену бонда.

Она, сверкающая серебром и утопающая в густом мехе шубы, пошатнулась и тотчас пала на колени, извергая рвоту. Сожалела ли она и будет ли её преследовать совесть — не знаю, но сейчас вокруг неё мерцали жёлтые и чёрные искры, а нить из сердца переливалась голубым цветом. Я не знала, что означают все оттенки, лишь могла гадать о наполнивших сейчас душу тоске, боли и мести. Мысли начали путаться, голоса зазвучали в голове, погружая в чужие воспоминания: объятия на кровати, поцелуи, пылающие на обнажённых телах и клятвы под мерцание свечей.

Я сжала амулет и стала глубоко дышать, не желая срываться в бездну чувств толпы. Стоило уловить эмоции одного, как передо мной будто открывалась дверь в головы каждого, и их тайны, воспоминания и ощущения захлёстывали как волны близ скал. Перед глазами замелькали разноцветные искры, в ушах стоял гомон, среди которого с трудом различила Идэ — неудивительно, что и она здесь. Казнь явно достойное мероприятие для хорошей жены и матери.

— Астрид-Астрид! — Сигурд схватил меня за плечи. — Дыши, давай. Вдох и выдох, ты в безопасности, не слушай их. Не падай в обморок.

Он зажал мне уши в попытке успокоить, но не помогало, приступ накрыл снова. Вновь начало трясти в припадке, тело горело изнутри, не ощущая скрипучего мороза. Как же это всё надоело. Я ненавидела себя за беспомощность, ненавидела отца за его издевательства, ненавидела сейд, разрывающий нутро, ненавидела людей, слишком много думающих и чувствующих.

— Ты не они, слушай мой голос, — вдруг, как сквозь гладь воды, донёсся голос Эймунда. — Дыши, Астрид. Представь, что ты лист, скользящий по волнам. Маленький зелёный листик, что сорвало ветром. Он не щадил тебя, кружил и кружил, пока не уронил в воду. Холод сковал тебя, волны подбрасывали и тут же омывали, норовя утопить, но ты слишком лёгкая, чтобы погибнуть.

Я плыла за его мягким вкрадчивым тоном, не рискуя думать, как Эймунд оказался здесь. Он говорил, что на его пути только один человек постоянно ищет неприятности — может, колдун тоже один из них? Пускай, главное он помогает. С ним всё кажется спокойнее, проще.

— Жалуешься, что люди много думают, а сама не лучше, — с издёвкой бросил Эймунд. — Листок, довольно блуждать по волнам. Следуй за мной в мир людей, — и будто тепло разлилось от медальона, а в голове возник образ Эймунда, окутанного мягким свечением. Тёмные волосы спадали на лоб и скрывали шрам, он протянул мне руки и осторожно повёл за собой сквозь плотную завесу тумана, который окутал нас. Эймунд не смотрел на меня, но прикосновения прохладных рук успокаивали, и я отчего-то улыбнулась. Голоса вдруг замолкали, чувства отпускали, оставляя внутри лишь пустоту и долгожданное единение с собой. — Не ныряй глубоко, недоведущая, — и Эймунд исчез.

Я медленно открыла глаза, разлепляя иней на ресницах — вновь заплакала от переизбытка эмоций.

— Ну наконец-то! — облегчённо воскликнул Сигурд, нависая надо мной. — Ты в порядке?

Голова раскалывалась, и соображать выходило плохо. Мгновение, и осознала, что лежала на коленях у Харальдсона. Я встрепенулась, едва не ударив женщину, склонившуюся ко мне с бурдюком.

— Госпожа, простите, — сдавленно произнесла она с явным акцентом. — Это настойка из полыни, она едкая. Привела вас к нам.

Я вгляделась в лицо травницы и обомлела: подле меня сидела та самая тир, которую Рефил спас на пристани. Серое шерстяное платье, побитые башмаки и короткие волосы, чуть проглядывающиеся из-под платка, но ни ран, ни дыр на одежде. Значит, хирдман всё же позаботился о ней и пристроил у целительницы, вопреки словам — доброе сердце всегда даёт о себе знать.

— Я не хотела вам навредить, только спасти. Не ударяйте, пожалуйста, — сбивчиво шептала тир, коверкая слова. Она боялась поднять взгляд и держалась стороной.

Сигурд махнул ей рукой, приказывая молчать, и медленно поднял меня. Я оглянулась, но не заметила ни самого Эймунда, ни его следов на снегу — только три пары истоптали землю возле помоста.