«Ты не из их числа!» — кричал из Ира в защиту Деборы бог Лактамеон.

«Все прочие матери гордятся своими дочками!» — желчно и насмешливо твердил Синклит, как и всякий раз, когда дела принимали совсем уж скверный оборот.

«Держись подальше от своей именитой докторши! — грохотал Цензор. — Надеешься выйти сухой из воды, если будешь до бесконечности выдавать любые тайны? Есть такие смерти, которые пострашнее, чем сама смерть».

«Нынче время скрывать и скрываться…» — шептал Идат, обычно державшийся в тени бог по прозвищу Лицедей.

Сквозь нескончаемый гвалт, сквозь мельтешение богов и сановников Дебора увидела карикатурную, плоскую, в неправильном ракурсе фигуру Макферсона, шагающего по коридору мимо палат.

«Окликну его — позову на помощь», — сказала она всеобщей сумятице.

«Ну-ну, — засмеялся Антеррабей. — Попробуй. — И отправился восвояси в легком шлейфе запаха паленого. — Дуреха!»

Макферсон уже проходил мимо и готов был скрыться из виду. Дебора приблизилась, но заговорить не смогла. Незаметным жестом она попыталась привлечь его внимание; краем глаза он заметил ее пристальный взгляд и непонятные, какие-то судорожные движения неестественно вывернутой руки. Макферсон остановился.

— Деб?.. В чем дело?

Ответить не получилось. Дебора лишь сделала пару движений туловищем и рукой, но он заметил, что девушка в панике.

— Крепись, Дебора, — сказал он. — Вот освобожусь — и сразу зайду.

Она ждала; страх нарастал, а другие ощущения закрылись. Все вокруг виделось серым, уши заложило. Сейчас ее покидало даже осязание, поэтому реальность соприкосновения живой плоти с одеждой ослабевала. Гомон Ира не прекращался, а через некоторое время среди тяжелого — смесь эфира и хлороформа — запаха Жерла повеяло людьми, и это навело ее на мысль, что надо бы с ними пересечься. Перед глазами стало белым-бело: то ли от белых сестринских халатов, то ли от зимнего снега.

— Дебора. Ты меня слышишь? — прозвучал голос Макферсона.

На заднем плане кто-то говорил:

— Что сегодня такое со всеми стряслось?

Макферсон по-прежнему пытался с ней заговорить:

— Деб… смелее. Идти можешь?

Идти было особо некуда. Еле передвигая ноги, Дебора невольно привалилась к кому-то постороннему, и ее повели в дальний конец коридора, где уже заждался «ледяной мешок». Она почти с благодарностью рухнула на койку, даже не испытав первого шока от мокрой ледяной простыни…

Очнулась она не скоро, подышала, прислушалась к своему дыханию и набрала полную грудь воздуха. Чей-то голос рядом с ней спросил:

— Деб? Это ты?

— Карла?

— Она самая.

— Что стряслось?

— Не знаю, — ответила Карла. — Я ж тут на птичьих правах, но сегодня все с ума сходят.

— Еще только сходят? — Они посмеялись.

— И долго это тянется? — спросила Дебора.

— Тебя рубануло сразу после меня. Элен за стенкой лежит, Лина тоже, а у Ли Миллер истерика.

— Кто сегодня ночью дежурит?

— Хоббс. — В ее тоне отчетливо сквозила неприязнь. — Жалко, что не Макферсон.

Исподволь подпуская к себе реальность, они еще немного поболтали, остались довольны такой возможностью, но не посмели признать, что стали в каком-то смысле подругами. Карла поведала, как присутствовала при часовой беседе Элен с врачом. Для Элен, известной своим буйным нравом, сеансы проводились в палате.

— Молчание — убийственная штука, — изрекла Карла. — Старина Крейг просто-напросто не выдержал молчания. Заговорил сам, голос повысил, огорчился до невозможности. Ну, думаю, сейчас Элен ему скажет: «Успокойтесь, доктор; я для того здесь и нахожусь, чтобы вам помочь». А когда он из палаты выходил, его и вовсе можно было принять… за такого, как мы!

Полностью придя в себя, Дебора несколько раз потянулась, испытывая знакомую боль в затекших ногах. На соседней кровати неподвижным свертком, как мумия, лежала Карла.

— Дебора… Деб… я знаю, из-за кого нас… торкнуло.

— Из-за кого? — спросила Дебора, не горя желанием услышать ответ.

— Из-за Дорис Риверы.

Где-то в глубине души у Деборы возникла мука, которая начала посещать ее лишь в последнее время, но уже сделалась узнаваемой и обозначалась ирскими выражениями, скрывающими исконное и страшное обиходное слово: Истина.

— Нет, не может быть.

— Да, точно тебе говорю, — убежденно возразила Карла. — Она выздоровела, живет сама по себе, работает, а нам страшно: вдруг мы когда-нибудь тоже «исцелимся» — и тогда придется нам выйти в мир, потому как есть шанс, что и для нас откроют двери… на волю. — У Карлы голос рассекло лезвие паники.

Под прочным белым панцирем у Деборы захолонуло сердце и скрутило живот. Ее затрясло; все тело содрогалось от озноба. Боже, думала она, ведь я сейчас такая, какой была в той жизни: застывшая гора с вулканом внутри.

— Ну тебя к черту! — взвилась она. — Если твоя мать сошла с ума и наложила на себя руки, не воображай, что у тебя больше причин для помешательства, чем у меня!

С соседней койки донесся резкий вдох. Копье попало в цель, но жестокость Деборы не послужила ей защитой. Она с силой вдавила затылок в пузырь со льдом, который досаждал ей не меньше, чем весь внешний мир.

В этот миг повсюду вспыхнул свет, и они сощурились, пытаясь отгородиться от слепящих огней.

— Обычная проверка, — объяснил Хоббс и подошел к Деборе, чтобы измерить пульс у нее на висках. — Пока высокий, — сообщил он через плечо сопровождавшему его ассистенту. — И у этой тоже, — сказал он, выпрямившись над кроватью Карлы.

Медики вышли; свет погас.

Сгорая со стыда, Дебора отвернулась.

— «Мясо готово?» — горько бросила Карла. — «Нет, пусть еще минут двадцать потомится».

— Мы — не из их числа, — шепнула Дебора. На этом новом фоне утешение, посланное Иром, казалось почти возмутительным. — Карла… — Слова застревали в горле. — Прости. Это было сказано в угоду мне самой, но не против тебя. Я не хотела тебя обидеть… выставить совсем уж больной.

Некоторое время они молчали; тишину нарушало только их дыхание. Потом раздался голос Карлы, не мстительный и не высокомерный, хотя Дебора была готова и к этому.

— Моя болезнь… это переполненный стакан, куда течет струйка, и твоя капля уже вылилась через край в общем потоке.

— А насчет Дорис Риверы… может, это и правда.

Нутряная истина опять кольнула, но уже не так сильно.

— Конечно.

В Деборе все восставало против реальности, против холодного обертывания, против вопросов. Чуть не плача, она пыталась выпутаться из простыней.