В моей долгой трудовой деятельности были определенные взлеты. Двадцать два года я преподавала в старших классах. Тринадцать лет состояла в добровольческой пожарной команде и девять лет входила в ее высший эшелон. Оказывала услуги по сопровождению слепоглухонемых и ухаживала за слабослышащими в четырех или пяти муниципальных больницах штата. В Горном училище двадцать три года — вплоть до настоящего времени — работаю на почасовой основе. Мы с Альбертом вместе пятьдесят два года.

Моя литературная деятельность тоже оказалась долгой. У меня были два литагента и — до недавнего времени — один постоянный издатель. На данный момент я опубликовала семнадцать книг, но путь «Сада из роз» был тернист.

По мере того как психиатрия отходила от рассуждений о душе и превращалась в ту область медицины, которая занимается «прогрессирующими заболеваниями головного мозга», идея о том, что шизофрения поддается лечению, а при надлежащих условиях — излечению, утонула в популяризаторских и научных представлениях о мозге как об органе, неспособном участвовать в собственной регенерации. Эти представления снимали ответственность с измученных родных и близких, на которых прежде возлагали вину за недуги детей. В свою очередь, мы, преодолевшие свои недуги, оказывались в сомнительном положении. Если нарушение психики — это заболевание головного мозга, неподвластное самому мозгу, то те, кто его преодолел (более одной трети от общего числа, а из них добрая половина таких, как я), либо по-прежнему нездоровы, либо только симулировали болезнь. Эта утешительная «уловка-22» служит лазейкой для врачей, отказывающихся от лечения трудных, затяжных или тяжелых случаев, требующих терпения, стойкости, творческого подхода, энергии, сопереживания. Такие доктора ждут изобретения очередного препарата, очередной методики операций на мозге, разработки какого-нибудь импланта или автоматического устройства.

Их механистический подход кажется мне целиком и полностью порочным, но я нередко ловлю себя на мысли, что ввязываюсь в бой, вооружившись лишь тупым мечом жизненного опыта и поддержки со стороны выздоровевших пациентов, а также тех немногих врачей общей практики и психотерапевтов, которые полагаются на собственные усилия и усилия своих подопечных в выполнении важнейшей духовной, психологической миссии. Я не противница применения психотропных средств, но лишь постольку, поскольку они помогают заглушить отбившиеся от рук внутренние голоса, которые препятствуют началу психотерапевтического взаимодействия.

Многих удивляет, что я провела в клинике ни много ни мало три года, и я не признаюсь, что курс лечения продлился еще дольше, в амбулаторном режиме. Людям кажется, что затраченные годы и средства того не стоили. У меня есть друзья и знакомые, которые провели в стационарах куда больше времени, а эффект оказался куда менее заметным и проявлялся лишь на отрезках в три-четыре дня в течение двух, а то и трех десятилетий. Этим людям оказывали помощь в периоды обострения и назначали новые комбинации таблеток. Лечение эмоциональной сферы означает, что вредные привычки, компульсивные побуждения и другие нарушения психики более не считаются грехом. Они избавлены от позорного клейма, а некоторые пациенты даже освобождены от ответственности. Такой подход — большой шаг вперед, но достигается он ценой разрыва основных духовных и психологических привязанностей, ценой волевых усилий и необходимого длительного контакта двух человек: психотерапевта и пациента.

Размышляя о трудной задаче, с которой столкнулся мой психотерапевт, я вижу, насколько мне повезло. Расхожая истина гласит, что от творческого таланта до безумия дистанция невелика, и сторонники этой идеи вытаскивают на свет замшелые, набившие оскомину примеры: Шуман, Сильвия Плат, Мопассан, Ван Гог. В силу распространенности этого мифа люди творческих профессий не хотят обращаться к психотерапевту, когда в этом возникает необходимость, потому что опасаются потерять свое дарование. По той же причине душевнобольные не хотят пробуждения в себе творческого начала, опасаясь усугубить свои и без того глубокие душевные раны. Только квалифицированный психотерапевт может провести необходимую черту между защитными механизмами, которым способствует творчество, и той областью, где творчество можно обуздать во имя сохранения здоровья. И лишь самый высококлассный специалист способен отделить искупительные силы религии от тех сил, которые используются как защитные механизмы. Для таких разграничений требуются интеллектуальные способности, смелость и острый ум. Разграничения эти весьма тонки, а потому с трудом поддаются передаче кинематографическими средствами. Мне резко не понравилась экранизация моей книги, а телодвижения персонажей иначе как насмешкой не назовешь. Зато существует вполне достойное жизнеописание доктора Фриды Фромм-Райхманн, опубликованное Гейл Хорнстайн в 2000 году и озаглавленное «Избавление одного человека».

Через все эти события и факты пунктиром проходят нотки комизма. Время от времени мне приходится отстаивать свое право называться излечившейся шизофреничкой. Время от времени кто-то начинает мне рассказывать, что героиня «Сада из роз» окончательно сошла с ума, а то и покончила с собой. Видимо, чем-то их привлекает такой драматизм: не иначе как завершенностью. Мне доводилось слышать, как незнакомые люди растаскивают мою историю по частям к собственной выгоде: одному зачем-то понадобился инцест, другому — химический дисбаланс, третьему — прогрессирующее заболевание головного мозга или авитаминоз; и смех и грех. Суровая истина заключается в том, что мы очень мало знаем о возможностях мозга и способны лишь к спекуляциям на темы причин и лечения отклонений. На самом деле не мне судить, чем было вызвано мое заболевание и как именно произошло излечение. Но я твердо знаю, что́ пошло мне на пользу и кто был рядом, чтобы оказать помощь.

Когда-то в моем воображении рождались картины будущего, оказавшиеся совсем не похожими на ту жизнь, которую я веду все эти годы. Нынешняя моя жизнь наполнена работой и любовью, рядом со мной мои близкие — прекрасные, великодушные, любящие; материальное благополучие тоже присутствует, так что не жалуюсь.