— Что такое? — из темноты спросила Карла.

— Ты могла сделать мне больно — и не стала! — Не понимая, с какой стати Карла ее пощадила, Дебора умолкла и лишь от озноба скрежетала зубами в холодном, неприкрытом ужасе.

Семейство ужинало. Эстер сидела без сил, Джейкоб злился. Им прислали очередную выписку, и Джейкоб ее прочел. Как обычно, в ней содержались только общие, ни к чему не обязывающие слова, но ему показалось, будто речь идет о том, что определенные признаки ненависти, буйства и глубинных страхов, таившихся в душе его любимой дочери, вырвались наружу. Ее перевели в другое отделение, где предпринимаются «дополнительные меры защиты». Что это могло означать для Дебби, он не понимал. Перед его мысленным взором стояло только высокое, зарешеченное, огороженное здание; в ушах гремели только сумасшедшие вопли, доносившиеся сверху, из «палаты для буйных»; он изводился, не в силах отделаться от них даже во сне. В это строение, в этот рев увели его Дебби. Эстер с самого начала поняла, что не сможет вечно скрывать от него правду. Тем не менее она увиливала, прятала выписки, а если читала их вслух, то при каждом удобном случае перевирала содержание. Теперь Джейкоб тоже знал все, и ей оставалось только успокаивать мужа, повторяя осторожные, нейтральные слова заведующего новым отделением.

— Надо понимать, у нее заметны некоторые улучшения, — объясняла Эстер, но Джейкоб не верил и сомневался, что она сама этому верит.

За столом они — ради Сьюзи — старательно обходили молчанием последнюю выписку, но так или иначе постоянно возвращались к своим неизбывным тревогам, обмениваясь иносказаниями через голову безмятежной дочки, которая за едой болтала без умолку и не могла понять, почему в доме туманом висит какая-то тяжесть и заслоняет их друг от друга. С ними незримо была Дебби. Дебби то, Дебби это. На миг Сьюзи даже задалась вопросом: неужели родители так же истово пеклись бы о ней, случись ей заболеть и отбыть в неизвестном направлении? Внезапно до нее дошло, что лучше об этом не думать: сравнение будет не в ее пользу… почти наверняка. От страха раз и навсегда убедиться в своей несостоятельности, от угрызений совести за такой прогноз и от злости на Дебби, общую любимицу, Сьюзи, поворачиваясь от матери к отцу, заговорила:

— Да ладно вам! Она же не в канаве где-нибудь валяется! К ее услугам и доктора, и все, что угодно. Почему все вечно стонут: «Бедняжка, бедняжка Дебби»?

Она в запальчивости вскочила из-за стола, но успела заметить, как лица родителей исказились болью.

В комнате отдыха Карла, сидя рядом с Деборой, элегантно курила сигарету. Согласно правилам, пересмотренным новой старшей сестрой отделения, этакой накрахмаленной дамочкой, больные получили возможность курить: либо в комнате отдыха, либо в коридоре; сигареты выдавались дежурной медсестрой или санитаром «на условиях строго индивидуального подхода». Вот уже две недели крики «Сигарету! Сигарету!» эхом летали по коридорам и палатам; персонал сбивался с ног.

Из торцевой спальни Карла подошла к зарешеченной двери отделения, потребовала: «Сигарету, пожалуйста» — и сейчас подмигнула Деборе:

— Где надо — нажмем, а свое возьмем.

Коротая время, они сидели в креслах.

На первых порах пребывания на «четверке» Дебора приноровилась разыгрывать в уме целые спектакли со своим участием, просто внушая себе: где сумасшедший дом, там и отделение для буйных. Она рисовала в сознании огромные, полыхающие картины. Реальность же сулила ей повышенную физическую защиту, но вместе с тем и скуку, нескончаемую, как сама болезнь. На холодном полу в коридоре было девятнадцать стыков в ширину и двадцать три в длину (включая шов). В мирке четвертого отделения она вливалась в общее шествие вдоль стен, разворачивалась, покружив там, где коридор расширялся и получал название «холл», заходила в комнату отдыха, чтобы покружить еще и тут, приближалась к сестринской, двигалась мимо главного санузла, вдоль череды изоляторов, мимо спален (закрытых для доступа), мимо второго санузла и возвращалась в тот же коридор, только с другой стороны, чтобы начать свой пусть сызнова. Когда для таких походов недоставало связи с реальностью, Дебора просто лежала на койке. В каждой из квадратных звукоизоляционных панелей на потолке было по девятнадцать круглых отверстий в каждом ряду. Иногда она присоединялась к окаменелым женщинам, толпившимся возле поста, и ждала, что там произойдет или не произойдет. Скука безумия обернулась необъятной пустыней, и среди этой необъятности чьи-то буйства или агонии казались оазисом, а каждый быстротечный миг простого единения был подобен редкому дождю, который пролился на иссохшую землю и надолго сохранился в памяти. Для Деборы и Карлы таким благодатным дождем стала история с сигаретой Карлы.

— При первой же возможности нарисую твой портрет, — говорила Дебора, наблюдая за струйками дыма.

Из этих слов Карла заключила, что Дебора сумела где-то украсть, а после припрятать карандаш и бумагу. Как выяснилось, тайник находился в главном санузле, за трубой холодного водоснабжения. Помывочный отсек стоял под замком: принимать ванну разрешалось исключительно под надзором персонала. Дебора пустилась в объяснения, но Карла схватывала на лету.

— Чтоб портреты рисовать, бумага требуется, — сказала Карла.

— Вот именно.

— И что это будет за картина?

— Акварель. Мне потребуется много воды.

Карла все поняла и заулыбалась.

— Если руки дойдут, тебе надо будет на что-нибудь опереться. — Карла имела в виду, что у нее есть книга, спрятанная в доступном месте.

В периоды ремиссии пациенты с удовольствием прибегали к тайным кодам и символам, какие, наряду с душевнобольными, используют заключенные, монашки и представители затерянных малых племен, где человеку известен каждый шаг другого. Из разговоров на фоне отчужденных лиц медперсонала порой зарождались начатки привязанностей. Элен временами тянулась то к Деборе, то к Карле, но вскоре сама этого пугалась и уходила в буйство. Самой разговорчивой оказалась Ли, душевнобольная со стажем. Хотя больные и не прикипали друг к дружке, не хранили преданность, не проявляли большой отзывчивости, у них, по крайней мере, были общие тайны.

— Прямо сейчас и взялась бы за этот портрет, — вслух размечталась о запретном Дебора: хранить у себя бумагу не возбранялось, но карандаши расценивались как оружие нападения и могли использоваться только под надзором медперсонала.

— Волосы у меня грязноваты, — туманно выговорила Карла.

В этой фразе было зашифровано предложение им обеим попроситься на мытье головы. Первой пойдет Карла и проникнет в помывочную, где есть удобная большая раковина. Согласно правилам внутреннего распорядка, если в санузле присутствовало менее трех дежурных, к раковине единовременно допускалось не более одной пациентки. Деборе предстояло отправиться в главный санузел и упросить открыть помывочную, чтобы отвлечь санитарку и выиграть время для изъятия припрятанного сокровища.