За высокими окнами столовой на тсуги и кипарисы опускался вечер, где-то в сумерках выводил замысловатую погребальную песнь пересмешник.

Пендергаст провел по губам белой льняной салфеткой и поднялся из-за стола.

— Ну вот я и отужинал — теперь-то можно взглянуть на полученное сегодня письмо?

— Разумеется, сэр. — Морис вышел в холл и вскоре вернулся с изрядно потрепанным письмом — судя по всему, его многократно переадресовывали, и добиралось оно до адресата три недели. Даже если бы Пендергаст не узнал старомодный изящный почерк, он определил бы отправителя по китайским почтовым маркам: Констанс Грин, его подопечная, проживающая ныне в далеком тибетском монастыре вместе с новорожденным сыном.

Пендергаст вскрыл ножом конверт, вынул один-единственный листок и прочел:

Дорогой Алоиз!

Не знаю в точности, какая беда у Вас, но мне приснилось, будто Вы пережили — или скоро переживете — большое потрясение. Я очень Вам сочувствую.

Мы для богов — что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они.[6]

Я скоро вернусь домой. Постарайтесь хранить спокойствие, ведь все под контролем. А что не под контролем — тоже скоро будет.

Знайте — я всегда о Вас помню. И молюсь — то есть молилась бы о Вас, если бы молилась вообще.

Констанс.

Пендергаст перечитал письмо, нахмурился.

— Что-то не так, сэр? — спросил Морис.

— Не могу понять… — Пендергаст обдумал прочитанное, затем отложил письмо и повернулся к верному слуге, протиравшему стол. — Надеюсь, Морис, вы посидите со мной в библиотеке.

Старый дворецкий замер от неожиданности.

— Простите, сэр?

— Неплохо бы после ужина выпить по стаканчику хереса, вспомнить старину. Нынче я в ностальгическом расположении духа.

Морис явно недоумевал, чем вызвано это весьма необычное приглашение.

— Благодарю, сэр. Позвольте мне только закончить уборку.

— Отлично. А я спущусь в погреб, подышу нам какую-нибудь заплесневевшую бутылочку получше.

Бутылочка нашлась не просто «получше» — херес «Идальго Олорозо» тридцатилетней выдержки.

Пендергаст отпил глоток, наслаждаясь сложным букетом: тона древесины и фруктов, послевкусие, которое, казалось, никогда не уйдет.

Морис присел на оттоманку, стоявшую на иранском шелковом ковре, и до смешного напряженно застыл, прямой и недвижный в своем наряде дворецкого.

— По вкусу ли вам херес? — поинтересовался Пендергаст.

— Очень хорош, сэр, — ответил старик и сделал второй глоток.

— Пейте, Морис, — это согревает.

Морис повиновался.

— Хотите, сэр, я добавлю в камин полено?

Пендергаст покачал головой, снова огляделся.

— Странно… когда я здесь, меня всегда одолевают воспоминания.

— Неудивительно, сэр.

Пендергаст указал на большой глобус в деревянной оправе.

— Например, вспомнилось, как мы однажды сильно поспорили с няней — остров Австралия или же континент.

Она считала, что остров.

Морис кивнул.

— А еще — тарелочки из веджвудского фарфора, которые украшали верхнюю полку вон того, — Пендергаст указал кивком, — шкафа. Помню, как мы с братом реконструировали взятие римлянами певкетского города Сильвия. Построенные Диогеном осадные машины оказались весьма совершенными: первый же снаряд угодил прямо в полку. — Он покачал головой. — Нас на месяц оставили без какао.

— Я отлично это помню, сэр, — сказал Морис, допив до конца. Херес, похоже, начал действовать.

Пендергаст быстро наполнил рюмки.

— Нет-нет, я настаиваю, — сказал он, когда Морис попытался возразить.

Дворецкий кивнул и пробормотал «спасибо».

— Библиотека всегда была центром дома, — сказал Пендергаст. — Именно тут мы устроили праздник, когда я сдал школьные экзамены на высший бал. А дед репетировал здесь речи… помните, как мы усаживались вокруг и изображали публику — хлопали или свистели?

— Как будто все было вчера.

Пендергаст сделал глоток.

— И еще мы принимали здесь гостей после нашей свадебной церемонии в саду.

— Да, сэр. — Суровая сдержанность дворецкого слегка подтаяла, и Морис сидел уже не так напряженно.

— Хелен тоже нравилась эта комната, — продолжал Пендергаст.

— Еще как.

— Помню, она все вечера здесь проводила, занималась своей научной работой, читала технические журналы.

Лицо старого дворецкого растянулось в задумчивой, понимающей улыбке.

Пендергаст посмотрел на рюмку с золотистой жидкостью.

— Мы сидели тут часами, не говоря ни слова, просто наслаждались обществом друг друга. — Пендергаст помолчал и как бы между прочим заметил: — Морис, она никогда вам не рассказывала о том, как жила раньше, до знакомства со мной?

Дворецкий допил херес и деликатно отставил рюмку в сторону.

— Нет, она была молчаливая.

— А что вам больше всего в ней запомнилось?

Морис на миг задумался.

— Она любила чай из шиповника.

Настала очередь Пендергаста улыбнуться.

— Да, она его обожала. В библиотеке даже пахло всегда шиповником. — Пендергаст принюхался: теперь здесь пахло пылью, сыростью и хересом. — Боюсь, я слишком часто уезжал. Я все думаю — чем, интересно, она себя занимала, сидя одна в этом холодном доме?

— Иногда она уезжала по делам, сэр. Но больше всего времени она проводила вот здесь. Она так без вас скучала.

— Правда? А держалась всегда весело.

Пендергаст поднялся и опять наполнил рюмки. Дворецкий на этот раз протестовал весьма слабо.

— Во время ваших отлучек я ее часто здесь заставал, — сказал он. — Она разглядывала птиц.

Пендергаст замер.

— Птиц?

— Да, сэр, знаете — ту книгу, которую любил ваш брат, до того как… как с ним начались все эти беды. Большая такая книга, с гравюрами птиц — она вон там, в нижнем ящике. — Дворецкий кивнул в сторону старого шкафа каштанового дерева.

Пендергаст нахмурился.

— Первое издание Одюбона?

— Оно самое. Я приносил ей чай, а она меня даже не замечала. Она его часами напролет листала.

Пендергаст довольно резко поставил рюмку.

— Хелен никогда не объясняла своего интереса к Одюбону? Быть может, о чем-то спрашивала?