И потому, когда этот мальчик, когда Массимильяно подошел ко мне со своими густыми рыжими волосами, и своей уверенной походкой, и своими попытками говорить на моем языке – Не желать ли прогуляться со мной? – я ушла с ним. Отец отвлекся, к тому же он всегда считал меня маленькой девочкой – бесполо прекрасной, – и мы ушли, скрывшись от взглядов гостей, вниз, в прохладную тень кипарисовой рощи. Масси подобрал в траве пару фиг и сложил их мне в ладони. Потом стянул с одного стола полбутылки граппы. Это показалось бы худшим поступком на свете, будь Массимильяно одним из моих кузенов, но я не просила, только подумала об этом, и мои щеки запылали, точно обогреватели, которые были в нашем доме в горах Поконо, стеклянные, без железа, которые раскалялись и краснели за спиной.

«Подожди меня», – сказал Масси – и ушел, и вернулся с двумя стаканами для сока. Взял из моих ладоней фиги, положил их в стаканы и влил туда граппы на два дюйма. «Твое здоровье, да?» – произнес мальчик, и мы пригубили напиток, и я едва не задохнулась, но первая любовь, такая как эта, ко всему приучает.

Это было за год до того, как умерли мои родители, и если бы я только знала. Но я знала. Я знала это весь тот солнечный день; когда вечером мы вернулись к фигам, и они разбухли, пропитанные одним из самых крепких спиртных напитков, я знала. Когда этот мальчик поцеловал меня – язык и губы, более чувственные, чем я могла вообразить, – меня накрыло более зрелым хмелем, чем любое опьянение, которое мне предстояло испытать в будущем, и я знала, что это первый и последний идеальный день моей жизни. Я хотела рассказать Элис о том дне. Я хотела повозить ее лицом по истоптанной коровами траве. Я хотела, чтобы эта женщина узнала обо всем, что отняла у меня.

Глава 9

На следующий день меня взяли на работу в магазин здорового питания. Еще ничто на свете не давалось мне так легко. Позвонил мужчина. Его звали Джимом, и мы с ним так и не встретились. Разговаривая со мной, он одновременно дрочил. Этот телефонный разговор задумывался как собеседование, но, казалось, Джим решил нанять меня еще до того, как мы поговорили.

– Нам нужно, чтобы кто-то работал каждый день. Вы можете в ближайшее время выйти на полную ставку?

Я жарила яичницу на своей желтой плите. Каждый раз, соглашаясь на новую работу, я ощущала страх, словно меня вот-вот отправят в тюрьму. У большинства это не так. Деньги освобождают, поэтому люди видят в рабочих часах выход. У меня странные отношения с деньгами, как я уже тебе говорила. Мне вручали в виде подарков вещи, за стоимость которых можно было целый год кипятить молоко в какой-нибудь кофейне.

– Да, – сказала я. Перевернула яйцо, желток потек. Это так меня расстроило, что я перестала слушать, пока Джим не озвучил почасовую оплату. Меньше, чем половина занятия йогой в студии. В новостях на той неделе один законодатель сказал, что обездоленным американцам, которые жалуются на высокие цены в здравоохранении, следовало бы отказаться от покупки нового телефона, который им захотелось, и потратить эти деньги на медицинскую страховку.

– Как, по-вашему, неплохо?

Из окна я видела Ривера. Он грузил тяжелые на вид панели в кузов своего рабочего грузовика. На боку машины было написано «Солнечный форвард». И солнышко толкало газонокосилку. На Ривере были бандана и белая футболка. Я смотрела, как ходили ходуном его руки в солнечном свете.

– Да, – сказала я. – Когда мне следует выходить?

– Завтра.

– Отлично.

Я рассудила, что отказаться успею всегда. На самом же деле мне просто хотелось закончить разговор. Накануне вечером Леонард не уходил до тех пор, пока я не зевнула трижды, в последний раз очень агрессивно. Я перемыла всю посуду. Я стучала всеми возможными сковородами и кастрюлями, но он либо не понимал намеков, либо не хотел понимать. После того как Ленни ушел, я приняла две таблетки и попыталась не думать о сыне Вика.

Я вышла во двор. Прошла мимо Ривера, когда он был у кузова своего грузовика, и открыла собственную машину. Брать оттуда что-либо не имело никакого смысла. Я прихватила пачку жвачки с мохнатой консоли.

– Привет, – сказал Ривер. Бодрый такой. Я улыбнулась, прикрыла глаза ладонью от света и возненавидела себя за то, что просыпаюсь поздно почти каждый день своей жизни.

– Так странно, мне приснился сон о тебе.

– Да?

– Ага. Ты была такая волчица. Ха! Не в плохом смысле слова. Из-за этой песни, наверное. Ты металась по всему дому, ища одеяла, а это сущее безумие, учитывая, как сейчас жарко.

Тот парнишка в Нью-Йорке, Джек, был точно таким же. Молодые ребята заставляют почувствовать себя желанной, но при этом ты понимаешь, что им все по фигу. У Джека были длинные яйца, вислые, как знаменитые часы Дали. Он ни капли их не стыдился. Джек приезжал ко мне из дома в Хобокене, который делил с двумя другими парнями. Говорил, что моя квартира – грубое нарушение закона о веселье. Она месяцами не получала достаточно веселья. Соскучившись по Джеку, я писала, сплошь маленькими буквами, что-нибудь о чем-нибудь таком, что я хочу ему показать.

Ты пытаешься заманить меня в свою городскую крепость? – отвечал он.

Не знаю, а что, похоже? Просто эта городская крепость рушится под весом грубого недонарушения закона об отсутствии веселья, его необходимо грубо нарушить…

Вик знал о Джеке. Это он дал Джеку прозвище «ребенок». Вик называл так меня, пока я не начала встречаться с этим молодым парнем. «Тебя на выходных разоряет ребенок?» – интересовался Вик. Я рассказала ему о висячих коралловых яйцах Джека. Вик спрашивал, даю ли я ребенку молоко с печеньем после того, как мы заканчиваем трахаться. Если чувствовал, что я злюсь, то говорил: «Просто шуткую, ребенок. Такая женщина как ты, будет девочкой всегда. Он будет счастливейшим придурком на свете, пока ты с ним не покончишь».

Ривер был еще привлекательнее Джека. Я высмеяла этот сон, хоть он и возбудил меня. Пожелала хорошего дня на работе и пошла к своей двери походкой, которая должна была заставить Ривера глядеть на мою задницу. Я была в маленьких серых пижамных шортиках. Таблетки подействовали, и голову повело.

Едва переступив порог, я прижала двумя пальцами местечко на сходе бедер. Я могла бы кончить вот так, в