с волосами, заплетенными в косички, прыгавших на батутах из коровьих шкур, пока солнце закатывалось за красные горы.

Как раз в тот момент, когда я проезжала эти ржавеющие ворота, у меня возникло предчувствие, что я стану убийцей.

Глава 10

Одной из причин, по которым я работала в больнице для бедных, было стремление притупить свои чувства. По ночам я все еще вскрикивала и начинала ощупывать постель в поисках их тел. Поэтому теперь я наблюдала, как врачи отделения неотложной помощи небрежно разговаривали друг с другом, а руки их размахивали воображаемыми клюшками для гольфа, в то время как вокруг заканчивались длинные и короткие жизни. Я пошла работать в больницу, чтобы, если получится, «отработать упражнения». Чтобы смерть была явлением обыденным и не таким скверным.

Не сработало. Однажды сентябрьским днем приехала женщина и обнаружила свою дочку с косичками интубированной. Девочка погналась за бабочкой через улицу, сбежав от учителей на детской площадке. Ее сбил автобус. Мать никак не могла понять. Но ведь автобус такой большой, снова и снова повторяла она. Медсестры не могли взять в толк, о чем говорит эта женщина, а вот я – да. Она имела в виду: как мог автобус всего-навсего сбить тельце-прутик дочери? Всего лишь сбить. Я умоляла сестер расплести девочке волосы, а они рявкали на меня, словно я была идиоткой. Но я знала, что, стоит матери увидеть эти косички – и она уже не сможет принимать никакие разумные решения.

Для притупления чувств больше помогало пнуть Тима.

Тим работал в «Америкэн Интернэшнл Груп»[12], и это было во время коллапса Уолл-стрит. После того коллапса успело случиться столько всего более ужасного, что я даже не знаю, насколько большим событием он тебе покажется. Но тогда это было мрачное время для мрачных людей. Мужчины, которые зарабатывали ежегодно миллионы, вдруг оказались банкротами или перепугались до смерти. Я познакомилась с Тимом в ресторане. В те дни, до Вика, я всегда ходила в рестораны одна.

Тим пришел с таким же, как он, другом, и их усадили рядом со мной у той самой стойки, где спустя несколько месяцев мне было суждено познакомиться с Бескрайним Небом.

Я услышала, как мужчины заказали бутылку французского вина первого урожая 1966 года за 1400 долларов. У друга было семнадцать стентов в сердце. Он заказал себе стейк и таскал с тарелки Тима жареную картошку. В динамиках пел Элвис. Бартендер перелил вино в графин с узким горлом. Оно было чуть темнее запекшейся крови.

Мужчины предложили мне попробовать. Я отказывалась – нет, нет, а они настаивали. Бартендер поставил мне бокал и, наливая, смотрел на Тима, чтобы уловить момент, когда тот прикажет ему остановиться. Представь себе, какое это ужасное ощущение, когда ты даже не хочешь этого вина, а потом тебе отмеривают определенное количество! Когда меряют тебя. Сколько я стою: дегустации на 100 долларов или на 250?

– Ну и как вам? – спросил меня Тим.

Мужчина был с заметной лысиной, в рубашке с контрастным воротничком. У него были крупные зубы и такое выражение в глазах, будто их хозяин прямо сейчас пребывает в процессе полового акта, чем бы он в действительности ни занимался.

– Да уж, это не «желтый хвост»[13], – сказала я.

Мужчины не сразу поняли, что можно смеяться. В итоге засмеялся Тим, потому что я одарила его одним из своих фирменных взглядов.

Я осталась еще на бокал. Бартендер протер стойку, и запах рибая, слабея, выплыл за дверь.

В те времена когда «синие воротнички» – мужчины, которые работали в компании «Форд», – думали об Уолл-стрит, то от этих мыслей у них надувались вены. Они думали о таких барах, как этот, о марках вина, стоимость которых доходила до 350 баксов за бокал. Не то чтобы я сочувствовала мужчинам, подобным Тиму, – судьбу обитателя Уолл-стрит жалкой не назовешь, – но и другая сторона чрезмерно упрощала. Та ненависть была направлена не по адресу, и мужчины, подобные Тиму, если что, хотели, чтобы их ненавидели. Если бы ты сказала этим людям, что они – никакое не зло, то они стали бы возражать: что ты, что ты, зло, да еще какое! Мужчины необязательно хотят быть плохими парнями, но и обыкновенными тоже быть не желают.

– Здесь, – сказал мне Тим, широкими жестами обводя стойку, бутылки мужчин и бокалы женщин, – под вечер становится ясно, какой у нас выдался день: хороший или плохой. Рынок можно определять по настроению этого бара. Мы вкалываем, мы играем жестко, а по вечерам либо празднуем, либо топим в бокале свои печали. Это нездорóво. Как у боксера после раунда: хорошо он прошел или плохо, ты все равно дисфункционален.

Наверное, мне понравилась честность Тима. Он был отчасти простаком, отчасти джентльменом. Вик со временем стал бы похож на него. Все эти жалкие замены моего отца.

В тот вечер, когда я пошла расплачиваться, моя карта была отклонена. Такого со мной никогда не случалось – или, следует сказать, это было только начало подобных случаев.

– Я за нее, – сказал Тим бартендеру. Платиновая карта была зажата между его пальцами, как бритва.

Он был немаленьким, мой счет. Я заказала фуа-гра и стейк тартар, плюс пару бокалов вина. Такая еда была единственным известным мне способом утешиться.

Мы с Тимом обменялись номерами телефонов, и на следующий день я уже собиралась написать ему, что вышлю денежный чек на рабочий адрес. Но Тим написал мне первым. Спросил, знаю ли я какую-нибудь женщину или девушку, чтобы познакомить ее с его другом, которому нравится, когда его пинают.

Следующее сообщение пришло незамедлительно.

Этот друг – я, было написано в нем, и следом маленький подмигивающий смайлик.

Я обвела взглядом свою комнату. Это была привлекательная и чистенькая квартирка, в которую я недавно переехала и которую боялась потерять. Она была скудно обставлена, потому что я потеряла работу в больнице. Я ее не потеряла. Закончился контракт. На предыдущей неделе я отказалась от кабельного телевидения и вернула в «Бергдорф» два платья, которые уже надевала. В те времена принимали все, без этикеток, с запахом сигаретного дыма. Разумеется, за это приходилось платить. Продавщицы брали одежду в руки, нюхали ее и смотрели на тебя, как на мусор.

Кажется, у меня есть подруга, которая может заинтересоваться, ответила я.

Минуту спустя написала: Эта подруга – я.

Пинать Тима было стократ здоровее, чем ужинать стейками с Виком.

– Типа прямо вот так, носком туфли?

Я стояла в гостиничном