Уже прошла добрая половина из отведенных нам девяноста минут; в основном мы говорили о похищении Томовой руки и о том, что можно сделать для возвращения ее хозяину. Выбор у нас невелик, как и в случае с Уолтером: либо мы смиримся со случившимся, либо рискуем понести более серьезные потери, чем лишение конечности. По крайней мере закидыванием фастфудом и препровождением в приют для животных дело может не ограничиться.

Сегодня надпись на доске гласит: «ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?»

Ко мне наклоняется Джерри:

— Чувак, я здесь потому, что вылакал бутылку «Джека» и обкурился.

А то я не знаю.

— Джерри, а с группой ты не хочешь поделиться? — спрашивает Хелен.

— Я просто сказал, что меня бы здесь не было, пристегни я ремень.

— Наверное, — отвечает Хелен. — Но мы здесь вовсе не поэтому.

На собрание я мог бы и не попасть. Отец после моей, как он выразился, «дурацкой выходки» хотел сдать меня в приют для животных. На неделю. Это максимальный срок, который зомби может там находиться, а затем его передают властям округа, откуда прямая дорога в руки какого-нибудь студента отделения пластической хирургии.

Мама и не пыталась привести доводы в мою защиту, просто стояла и ждала, пока отец, усадив меня в собачий вольер, ругался и потрясал кулаками. В конце концов, он пошел на попятную — ведь каждый день моего пребывания в приюте обошелся бы ему в пятьдесят баксов.

И хорошо. Условия проживания там не сказать что плохие, а сухой кошачий корм по вкусу почти не отличается от маминого мясного хлеба. Но я бы не смог увидеться с Ритой.

Сегодня она сидит напротив меня с булавкой «Сигма Хи» в левом ухе, в белом пуловере, с красным шарфом на шее, который кажется рекой крови под мертвенно-бледным лицом. Перчаток нет. Она красит красным лаком ногти левой руки, затем, пока лак не засох, подносит руку ко рту и дочиста вылизывает каждый ноготь.

Неожиданно мелькает мысль: вот бы стать ее ногтем.

— Мы продолжили существование не просто так, — говорит Хелен. — Кто-нибудь объяснит, почему?

Тишина. Все смотрят друг на друга. Даже Карл воздерживается от ехидного замечания.

Сидящий рядом с Ритой Том поднимает свою единственную руку и шевелит пальцами в воздухе.

Не могу не восхищаться Томом — нашел в себе силы прийти на собрание! Если у тебя стащили руку, это не просто унизительно и досадно, но еще и тяжело в психологическом плане. Хоть проку от той руки было мало, и физической боли от ее отсутствия Том не ощущает, у него осталась пустая суставная ямка, которая отныне будет постоянно напоминать ему о потере. Да и равновесие удерживать трудно.

— Руку можно не поднимать, Том.

— Да. Хорошо. — Том опускает руку. — В общем, я считаю, мы здесь потому, что нам нельзя стать мертвыми.

— Гениально! — хохотнув, восклицает Карл. — Такую чушь может спороть только вегетарианец.

— И почему ты вечно брюзжишь? — спрашивает Наоми, при этом ее рот безвольно провисает с правой стороны под пустой глазницей.

— Ох, не знаю, — отвечает Карл. — Возможно, потому, что все мое общение ограничивается просиживанием с вами в этой комнате дважды в неделю. Я не могу просто сходить в кино, прогуляться по пляжу или сыграть партию в гольф.

Карл был членом элитного клуба «Сискейп ризорт», регулярно ходил на званые ужины и якшался со сливками общества округа Санта-Крус.

Наоми затягивается и выпускает дым ему в лицо.

— Даже если тебе хреново, у тебя нет права срывать злость на нас. Да и зачем?

— Замечательный вывод, — хвалит Хелен. — Спасибо, Наоми.

Хелен идет к доске. Я гляжу на Риту: теперь она лижет ногти на правой руке. Язык уже красный. Интересно, какой у него сейчас вкус — «Ревлон» или «Эсте Лаудер».

Хелен поворачивается к нам и садится. На доске под надписью «ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?» появились слова: «ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ».

— Том, по вашим словам, мы здесь, потому что нам нельзя стать мертвыми.

Том с блуждающим взглядом кивает, потирая пустую суставную впадину правой руки.

— Не могли бы вы пояснить свою мысль?

— Конечно, — с готовностью отвечает Том. — Понимаете, когда-то я стал вегетарианцем, и этот выбор осознанным не назовешь.

— Еще бы, — вставляет Карл.

— Во всяком случае, каких-то особых причин не было, и о здоровье я не заботился. Я перестал ощущать потребность в мясе. Без всякого умысла. Мне казалось, это произошло со мной случайно, и я смирился.

— И что? — вмешивается Джерри. Губы у него фиолетовые от диетической виноградной газировки. — Мы типа не мертвые, и потому нам надо прекратить жрать биг-маки?

— Нет же. Я пытаюсь объяснить, что на этот раз для меня все по-другому, — говорит Том. — Это тоже было непредумышленно, но, вероятно, мое существование продолжилось не случайно, а по какой-то причине.

— С какой-то целью, — поправляет Хелен.

Том кивает.

Я окидываю взглядом комнату. Смотрю на Карла, мусолящего раны на лице. На Тома без руки и половины лица. На облизывающую ногти Риту. На улыбающегося идиотской улыбкой Джерри, с красными щеками и фиолетовым ртом. На Наоми, у которой вместо глаза пустая раздробленная глазница.

— Почему мы выжили, а другие нет, точно не знает никто, — говорит Хелен. — Но я согласна с Томом. Мы все остались здесь для какой-то цели, и каждый должен выяснить, что это за цель.

— Что до меня, — заявляет Джерри, — моя цель — познакомить всех женщин с новым значением слова «стояк».

Над шуткой, похрюкивая и кивая головой, смеется только он сам, — все зубы выставлены напоказ, как медали.

Вероятно, Риту веселит то, что Джерри смеется в одиночку, и она тоже начинает хохотать. К ним присоединяется Том, затем Наоми, и вскоре вокруг не остается ни одной серьезной мины. Это напоминает мне один недавний сон.

Мы все сидим в лимузине, суперкрутой тачке, — что-то вроде «хаммера». В руках у Джерри его любимый «Джек Дэниелс», который он заливает прямо в торчащие наружу мозги, чтобы побыстрее забалдеть. Том то выдергивает, то вновь вставляет на место свою правую руку, словно фокус показывает, а Хелен смеется и задирает на спине рубашку — демонстрирует, где вышли пули. Наоми, потягивая шампанское, болтает по мобильному телефону, на брови над пустой глазницей надпись: «Свободно». Карл готовит барбекю, дым от которого выходит через люк в крыше лимузина. Он нарезает мясо, а затем вставляет нож в одну из ран на своем лице, как в подставку. Напротив меня сидит Рита. Ни капюшона, ни высокого воротника, ни шарфа на ней нет, лишь черное вечернее платье длиной до колена, с тонкими бретельками. Открытое тело словно алебастровое, покрыто шрамами. И они великолепны.

Я не понял, к чему был сон, но проснулся в хорошем настроении, с явным предчувствием чего-то приятного. Может, я и тешился напрасными надеждами, однако обстановку, царившую в том лимузине, уловил точно.