— Вот это да, вот это девка, на звук пощёчины отозвался, где-то вблизи гулявший с Наташкой, Санька Савельев. — Знать ум и сила есть за себя постоять, вот бы все такими были. А то растопыривают свои ляжки и хватай за них кому не лень. А эта видать девка-герой! — с похвалой о Дуне и в назидании Наташке, высказал своё суждение, чтобы ему вняла Наташка…

— … Ты чего это хорохоришься? — строго и с явной обидой проговорил Федька Дуни.

— А что? Или разрешить тебе в груди своими лапищами залезть, а там и в другое место проверять полезешь! Проверяй не проверяй, а у меня пока всё девичье цело! Так что если имеешь какой злой умысел, то отваливай. Ты сам знаешь, что я тебе не пара, и я знаю, что мне за тобой замужем не быть. И ты со своей гармонью катись от меня горячей колбасой! Хоть ты и гармонист. А у этого гармониста, видать душа со свистом. Гармонь-то хоть звук издаёт, да тебе в тёмных делах мешает. Перед тобой только развались, ты мне плюнешь, да и в сторону. Ваше дело не рожать, обчихвостил и бежать. А нам после расчухивайся. Нет уж! Извини-подвинься! Любить, люблю, а на шею вешаться не стану! Не такая уж я дура, так и знай! Так это что за любовь с твоей стороны, это одно коварство! А если тебе невтерпёж, то взял, да и женился!

— Я бы женился, да тятька супротивничает! — обескураженный таким яростным отбоем нахально врал Федька.

А Дуня, вырвавшись из его цепких рук, стоя невдалеке от него по-куриному ощипывалась, поправляла на себе кофточку и юбку, продолжала, по-взрослому урезонивать его словами и стыдить. Эти колкие и справедливые слова Дуни охлаждающе действовали на Федьку, он постепенно остывал от пыла, но глаза с прежним нахальством смотрели на неё:

— Что устробучил глазищи-то?! Уйди с моих глаз долой! — грубо и угрожающе отчитала она его.

— Значит это так?! — обиженно протянул упадшим голосом Федька.

— Эдак! — выпалила Дуня.

— Ну ладно!

— Ладит да не дудит!

— Выходит, что я понапрасну с тобой столько времени впустую потерял? Ведь я бы с другой скорее облизнулся!

— Иди ищи другую, а около меня шишь!

— А если я ребят подговорю, да стыдить тебя станем? — с досады о коварных своих замыслах высказался Федька.

— Мерзким средством угрожаешь? Подговаривай — не жалко! К чистому месту грязь не прилипнет! — геройски защищалась Дуня от Федькиных нападках. — У меня, то, что должно быть у девки, пока всё цело, и до поры до времени будет сохранено! — с гордостью победоносно заявила Дуня Федьке…

На другой день вечером, собрал Федька парней ровесников и подростков, отвёл их в укромное место на берегу озера и провёл с ними агитбеседу.

— Что же вы ребята, здесь в селе прозябаете, в грязи, да в непомерной работе валандаетесь. Вот я, например, только что прибыл с юга, кое-что повидал в Крыму — жемчужине России, целый месяц на курорте был, вот где лафа, так лафа! Не житьё, а малина! Кормили нас, как на убой, а время я проводил только в гулянье и во сне. Выйдешь, бывало, на берег Чёрного моря, а там на песке, по-ихнему пляжем называется, этих баб голых валяется видимо-невидимо, иногда глаза режет. И все они голые, только титьки лифчиками закрыты, да вокруг бёдер ну сами понимаете, где, узенькая тряпочка черноту прикрывает. Как взглянешь на эту картину, аж глаза под лоб уползают и дух захватывает. Аппетит разгорается, прямо жуть одна!

— А что это за бабы без дела-то там валяются и прохлаждаются, почему не ткут, не жнут и не молотют? — поинтересовался Серёга.

— Ну, как вам сказать, это жёны больших начальников из Москвы. Мужья-то у них должности большие занимают, деньги бешенные получают, а бабам делать нечего, вот они по целым летам на курорт и уезжают. Одним словом, эти бабы с жиру бесятся. Да мало того, что лежат как тюлени на солнышке греются, и им самим-то даже лень поворотиться с боку на бок. Большие деньги сулят, по червонцу обещают тому, кто бы нанялся их переворачивать. На песке-то бояться солнечного перегрева. Вот где можно деньгу зашибить, — мечтательно разглагольствовался Федька.

— Вот эх, я бы за рубль и то бы нанялся, только бы у барыни понюхать, — раззадорившись на лафу, сказал Серёга.

— Пожалуй понюхаешь, на какую нарвешься, которая рада что её мужик иль там парень за ляжки хватает, а иная так лягнёт, что зубы выбьет, так полвзвода зубов и вышибет! — словесно укротил Серёгин пыл Федька.

— А как ты на кулорт-то попал? — спросил его Серёга.

— Да не на кулорт, а на курорт! Эх деревня необтёсанная. Эх ты лапоть на левую ногу! — нелестными словами обозвал Федька Серёгу. — Об этом, как я туда попал длительно рассказывать, — уклончиво отговорился Федька перед парнями. — Ну, а если имеете интерес всё же расскажу. Работал я в Астрахани на заводе, простыл, заболел, попал в больницу, а там через знакомого врача и в Крым на курорт угодил, вот и всё.

На самом же деле дело было так. Федька у отца украл три десятирублёвые золотые монеты, и пыхнул в Астрахань, где проживал его двоюродный дядя. Вначале Федька проживался у дяди дармоедом, а потом дядя устроил его на работу в завод подручным слесарем. Проработав больше года, Федька простудился. Его положили в больницу с диагнозом панариций — гнойное воспаление пальцев. Лечащий врач, еврей, по основной специальности своей стоматолог, из двух золотых монет вставил Федьке протезный зуб в щербине (память Миньке Савельева) и две коронки по бокам. За Федькину неосведомлённость в вопросе цены золота, врач схлопотал ему путёвку на курорт Крыма. Вот оттуда-то и вновь появился Федька в своём родном селе франтом, ухарем и лоботрясом, пока ничего не делал, а только гулял, да на девок охотился…

Ванькина пашня. Николай Ершов плотник

После Троицы, мужики пахали землю под пар. Ваньку Савельева отец послал в поле допахать два загона, которые оставались недопаханными. Дни стояли солнечные по-летнему жаркие. Земля иссохлась, дождя не было давненько. В воздухе носились полчища слепней — по-деревенски «Гад». «Гад» нападал на скотников и стада, и пашущих лошадей, беспощадно и кровожадно жалил. Ванькиного Серого сильно одолевали налетевшие роем слепни и строка, безжалостно впиваясь в кожу. Он беспокойно и буйно топал ногами, сгонял с брюха впившихся паразитов, беспрестанно сильно хлестал хвостом, зубами сгрызал въевшихся слепней в передние ноги, а