к расследованию и к полудню следующего дня арестовала профессора Ситковского, а вместе с ним двух-трех человек из республиканского наркомздрава. Всех их поместили в тюрьму.

Был назначен показательный «революционный» суд над врачами, которые, как посчитала власть, не обеспечивали должные порядок в лечебном учреждении и лечение раненых красноармейцев. В назначенный день суда Ситковского и его подельников провели по центру улицы. Они шли с заложенными за спину руками, по бокам цокала копытами конная охрана с саблями наголо. Суд происходил в том самом громадном танцевальном зале кафе-шантана «Буфф», где за три года до этого Войно-Ясенецкий с другими виднейшими врачами города зимними холодными вечерами, только что не при свете плошек, учил будущих фельдшеров и медицинских сестер. Теперь зал был снова полон.

Первым выступил общественный обвинитель, он же член Туркестанского бюро ЦК РКП(б), полномочный представитель ВЧК в Туркестане и начальник Ташкентской ЧК Я. Х. Петерс (1886–1938). Он долго и крикливо, что называется с громом и молнией, произносил свою речь. Были в ней и «белые охвостья», и «контрреволюция», и «прислужники мирового капитала», и «явные предательство и вредительство», и «пролетарское возмездие»! Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.

Председательствующий пригласил в зал специалиста-эксперта. К удивлению большинства присутствовавших на трибуну взошел доктор Войно-Ясенецкий, он же отец Валентин. Сразу же со стороны обвинителя прозвучали вопросы:

– Поп и профессор Войно-Ясенецкий, считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике? Почему стали возможны в больнице пьянки, драки, курение, блудницы? А медперсонал всему потакает!

Наверное, надо пояснить. В клиниках города основными пациентами в то время были красноармейцы. Нередко дисциплина в них, мягко говоря, хромала. Факты дебоширства, пьянок, повального курения в палатах, неповиновения медперсоналу были широко распространены. Известно, что свершалось рукоприкладство с криками «бей попа!» даже в отношении Войно-Ясенецкого!

– Гражданин общественный обвинитель, – последовал ответ, – я попрошу и меня арестовать по таким же основаниям. В моей клинике есть такие же «безобразия».

– А вы не спешите, придет время и вас арестуем, – желчно выкрикнул Петерс. – Скажите-ка нам, почему красноармейцы все в червях и гное?

– Нет никаких червей под повязками раненых. Это личинки мух, которые медики применяют для ускорения заживления ран.

– Какие там личинки! Что вы нам втюхиваете! Откуда вы всё это берете?

– Да будет известно гражданину обвинителю, что я окончил не какую-то фельдшерскую школу, а медицинский факультет Киевского университета и являюсь доктором медицины!

Смех прокатился по залу, раздались хлопки.

– Скажите, поп Ясенецкий-Войно, – продолжил обвинитель, – как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?

– Я режу людей для их спасения.

– Как это вы верите в бога? Разве вы его видели, своего бога?

– Бога я, действительно, не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума… и совести там тоже не находил.

Звук колокольчика в руках председателя потонул в долго не смолкающем хохоте всего зала.

Суд вынести требуемый приговор – расстрел – не смог. Но чтобы спасти престиж организаторов показательного процесса, приговорил профессора Ситковского и его сотрудников к шестнадцати годам тюремного заключения. Эта явная несправедливость вызвала ропот в городе. Тогда чекисты втихую отменили решение суда и стали отпускать заключенных из камеры в клинику на работу, а через пару месяцев и вовсе всех выпустили из тюрьмы.

По общему мнению освобожденных, от расстрела их спасло только выступление знаменитого хирурга. Можем предполагать, что организаторы неудачного судебного процесса затаили обиду на врача Войно-Ясенецкого и возжелали отмщения. Вскоре повод представился.

Наступил 1922 год – во многом трагичный для Российской (Русской) православной церкви: изъятие церковных ценностей во исполнение декрета ВЦИК, протесты верующих, кое-где перерастающие в столкновения вокруг церквей; арест патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина) по обвинению в противодействии изъятию церковных ценностей. Изоляция патриарха от церковной жизни под арестом в Донском монастыре порождала множество проблем во внутрицерковной жизни епархий и приходов, во взаимоотношении высшей церковной власти с епископатом и духовенством. Российская православная церковь фактически была дезорганизована, и этим моментом решило воспользоваться нарождающееся обновленческое духовенство, которое, с одной стороны, заявляло о своей лояльности советской власти и поддержке его действий по изъятию церковных ценностей, а с другой – призывало к реформам (обновлению) внутри церкви.

Группа наиболее инициативных обновленцев – протоиереи Александр Введенский (1889–1946), Владимир Красницкий (1881–1936), Евгений Белков (1882–1930), Сергий Калиновский(1884—1930-е) и псаломщик С. Я. Стаднюк 12 мая 1922 года, ближе к полночи, пришли в Троицкое подворье, где под домашним арестом находился патриарх Тихон. У дверей их встретил заранее предупрежденный начальник караула, охранявшего дом патриарха. Какой-то непонятный страх охватил вдруг Сергия Калиновского: «Нет, я не пойду… идите вы», – заявил он и остался внизу.

Четверо незваных гостей в сопровождении двух сотрудников ГПУ прошли в кабинет, где их встретил поднятый с постели патриарх. Быстро овладев собой, он благословил поклонившихся ему в пояс и поцеловавших руку священников и пригласил всех сесть. Молча окинув взглядом гостей, патриарх вежливо поинтересовался:

– Что угодно?

В бой бросился Красницкий. Он упрекал патриарха в издании послания от 28 февраля 1922 года, будто бы вызвавшего массу кровавых церковных эксцессов. Напомнил об анафематствовании большевиков в 1918 году, о благословении просфоры для отрекшегося от власти императора Николая II. Говорил об анархии, установившейся в церкви и о необходимости ее преодоления путем созыва Поместного собора. Все сказанное заключил:

– Вы, Ваше Святейшество, должны ради мира церковного отойти от управления церковью.

Затем слово взял Введенский, который говорил убежденно, напористо, горячо. Однако патриарх не реагировал, и отец Александр, растратив свой пыл, сконфуженно замолчал. Молчал и патриарх…

– Так что же вы от меня хотите? – наконец спросил он.

– Надо передать кому-то власть, дела канцелярии стоят без движения, – услышал в ответ.

– Я всегда смотрел на патриаршество как на крест… С радостью приму, если грядущий Собор снимет с меня вообще патриаршество… Я готов передать власть одному из старейших иерархов и отойду от управления церковью.

Собеседники тут же указали как на возможных преемников на проживавшего на то время в Москве заштатного епископа Антонина (Грановского) и епископа Леонида (Скобеева).

– Нет, нет… Это невозможно… Я сам определю… – Прервав беседу, патриарх встал и вышел в соседнюю комнату.

Гости, переглядываясь между собой, напряженно ждали. Минут через пять-семь патриарх вернулся, держа в руках бумагу.

– Вот мое письмо Калинину. Здесь всё… Ввиду крайней затруднительности… почитаю полезным… поставить временно… во главе церковного управления… либо митрополита Ярославского Агафангела, либо митрополита Петроградского Вениамина[57].

14 мая 1922 года в газетах появилось воззвание «Верующим сынам Православной церкви России» – первый документ, подписанный совместно московскими, петроградскими и саратовскими обновленцами и раскрывавший их позицию в