Вот только воля государя в этом вопросе была тверже гранита, и российские дипломаты уперлись рогом: пока Баттенберг на престоле, империя «не сделает ни одного шага к сближению с Болгарией». Примерно так же высказывался и Берлин, разозленный явно проявившейся ориентацией князя на «тетушку Вики»: рассуждая на сей счет, Бисмарк прямо обозвал князя Александра «карьеристом, который расшатывает мир».

В такой ситуации, когда Баттенберг мешал всем («западники» опасались, что он возьмет слишком много власти, а «русофилы» считали, что ради восстановления дружбы с Россией он — меньшее, чем можно пожертвовать), князь, травимый прессой как «источник всех несчастий Болгарии», был политически обречен даже в глазах не очень многочисленных поклонников.

Пытаясь прощупать почву для примирения, Каравелов со Стамболовым за пару месяцев до Августа нанесли визит русскому консулу Богданову и услышали: «Россия может сделать еще немало неприятностей Болгарии, если нынешние отношения не будут изменены». Вполне откровенно. «Но мы не знаем, в чем виновны перед Россией и что можем сделать, чтобы помириться», — сказал спикер, и ответ опять был дружески откровенен: «Пока есть князь, царь никогда не пойдет на мировую. Это главное препятствие». Общественность, прекрасно понимая, чего от нее хотят, готова была идти навстречу. «Зло Болгарии, — соглашались все, — в коронованной голове, которая управляет. Кто избавит Болгарию от этой личности, тот станет для нас наибольшим патриотом».

Таким образом, инструктируя агентов готовить путч, Гатчина не имела сомнений в том, что Берлин с ней, а «военные русофилы», выполняя приказ агентов, ничуть не сомневались в том, что как только камень преткновения будет убран, все проблемы сразу исчезнут, — включая проблему Стамболова, которого государь считал «не слишком надежным», и хотя не настаивал категорически, но мягко рекомендовал устранить из политики.

Но вышло, как мы уже знаем, не так. И дело, в общем, даже не в обиженном и опасавшемся за свое будущее спикере парламента, роль которого, конечно, преуменьшать нельзя, но будь он один, даже ему сделать ничего бы не удалось, — а в вопросе куда более серьезном. Слишком небезосновательны были предположения, что «крайние русофилы» — конечно, не сразу, но потом, укрепившись у власти, — по команде Александра III сольют Восточную Румелию.

Основания для таких опасений, поскольку для государя сей вопрос тоже стал вопросом принципа, более чем имелись, и такой исход был абсолютно неприемлем для большинства болгар. Не говоря уж о румелийцах, чью позицию лучше всего выразил ставший в те дни законченным «русофобом» Захарий Стоянов: «Даже при султане нас не старались разлучить». А между тем именно румелийский контингент составлял большую часть армии.

Именно поэтому (хотя в первые сутки после переворота казалось, что всё получилось, и войска бывшего «малого княжества», командование которых так или иначе было связано с заговорщиками, присягали правительству митрополита Климента, несмотря на отказ военного министра войти в кабинет) очень скоро выяснилось, что далеко не всё так розово и пушисто.

Позиция Стамболова — по статусу третьего лица в государстве, а в сложившейся ситуации даже первого — сама по себе переводила устранение непопулярной фигуры в «мятеж», а воззвание нескольких известных либералов, разъяснявших, что мятеж организован внешними силами и может привести к распаду Болгарии, и вовсе обескуражило политически активную общественность.

Начались митинги. Военные засомневались.

Отказался от присяги элитный Плевенский полк, затем в уже присягнувшем Варненском полку офицерский совет отстранил и взял под арест поддержавшего переворот командира, а в Пловдиве, куда уже прибыл Стамболов, события в Софии и вовсе изначально приняли в штыки. Комбриг Сава Муткуров, назначенный спикером на пост главкома, срочно созвал румелийские гарнизоны, то есть большую часть войск, потому что турецкое направление считалось важнейшим, а Стамболов потребовал от Софии «под страхом смерти в 24 часа сдать власть и подчиниться главнокомандующему болгарскими войсками подполковнику Муткурову».

РОКИРОВОЧКА

Естественно, София попыталась как-то договориться с Пловдивом, дав полномочия для переговоров новому военному министру — срочно вернувшемуся из заграничной командировки майору Олимпию Панову, но тщетно. В отличие от «клятвопреступника» Петра Груева, с ним, непосредственно к событиям отношения не имевшим, Стамболов и Муткуров общаться не отказались. Но ни об «абдикации[21] Баттенберга навечно», ни о «парламентской республике» они не собирались даже слушать, поскольку «политические затеи незаконных властей рассмотрению не подлежат», предлагая обсудить вопрос о том, кто может рассчитывать на амнистию, а кому дадут 24 часа на бегство из страны.

После провала переговоров, в ночь с 23 на 24 августа, от присяги правительству митрополита Климента начали отказываться и гарнизоны северной Болгарии, беря под арест офицеров-«русофилов», даже очень авторитетных, вроде командира Сливенской бригады майора Аврама Гудзева. Фактически за «Вместе с Россией, не глядя ни на что!» твердо стояли только военные училища, гарнизон Шумена, да еще Струмский пехотный и 1-й артиллерийский полки, занявшие позиции и заявившие о готовности сражаться. Однако соотношение сил было настолько в пользу лоялистов, что в исходе «горячей фазы» никто не сомневался, и Олимпий Панов умолял главкома не доводить дело до гражданской войны, упирая на то, что «болгарский штык не должен колоть болгарина».

В такой ситуации всё зависело только от четко заявленной позиции «старших братьев», и Гатчина, наконец, разродилась. Явившись на заседание правительства, генеральный консул империи сообщил, что государь «не может одобрить переворота, даже идеалистического, осуждает опрометчивый шаг господ офицеров» и желал бы восстановления законного кабинета, с которым можно говорить всерьез, но готов «оказать русское гостеприимство всем искренним друзьям России».

В ответ на вопрос «а как же насчет гарантий помощи?», не будь которых, выступать не рискнули бы, дипломат ответил примерно в том смысле, что государь обещал стоять за спинами и хотел бы посмотреть, кто посмеет обидеть, — и стоит, и смотрит, а толковать его волю ни у кого нет права. Сразу после этого Петр Груев и другие лидеры путча подали в отставку, а владыка Климент уступил пост премьера вынырнувшему из схрона Петко Каравелову, сохранившему на посту военного министра Олимпия Панова — с одной стороны, чистой воды путчиста, но с другой — формально к свержению князя отношения не имевшего, зато уважаемого в среде военных.

Теперь, когда мнение Гатчины было, наконец, уважено, консул, одобрив «понимание болгарскими друзьями сложности момента», взял на себя функции посредника. Однако в Пловдиве ни о каких переговорах «на равных» не хотели и слушать. То есть в ответ на просьбу законного премьера «не предпринимать ничего, что могло бы ввергнуть страну в хаос гражданской