Этот факт, к слову сказать, тоже тревожил «первого регента», и куда больше, чем разлад с империей. Однако главнейшей задачей повестки дня было как можно скорее подыскать монарха, поскольку без вершины карточный домик мог «поползти» и развалиться, тем паче что в условиях политического кризиса, когда некому было поставить подпись под документами высшего уровня, иностранные банки прикрыли кредиты, и приходилось повышать налоги, что не способствовало сохранению стабильности.

То есть «что делать в первую очередь?» было очевидно. Сложности начинались с «как?». Монархи все-таки на рынке не продаются и в канаве не валяются, а система европейской безопасности пусть не идеально, но функционировала, и формула «при полном согласии всех и с утверждением Портой» считалась незыблемой. А Россия — это понимали все — ни на кого ею не рекомендованного согласия не даст. Да и с Парижем и Лондоном тоже были сложности: «месье» не поддержали бы ничего хотя бы в малой степени выгодного Берлину, а «сэры» по-прежнему ставили на «милого Сандро», дожидаясь момента, когда он станет единственным вариантом. В связи с этим и в столицах «концерта», при всем их желании, рассчитывать на что-то путное не приходилось.

Ничего удивительного, что внутренняя политика превратилась в сплошной крик с переходом на выяснение отношений и выдвижением самых причудливых вариантов. Кто-то заикнулся о республике. Его высмеяли, пояснив, что партнеры не поймут — вплоть до интервенции. Сам «первый регент» через очень доверенных людей, в строгой тайне, закинул удочки в Стамбул, напомнив туркам старую (еще «доапрельских» времен) эмигрантскую идею «двуединой монархии». Типа, если Австро-Венгрия лучше просто Австрии, то почему не подумать о «Болгаро-Порте»?

«Подумать можно, — ответили турки, — но, увы, нереализуемо». Раньше надо было думать — желательно не задницей, а нынче поздно. Рыбка задом не плывет, и «концерт» никогда не допустит. А вот насчет того, что дружба лучше «недружбы», можно и поговорить, но не прямо сейчас, а когда решите свои дела дома, — и, к слову, лучшим свидетельством добрых намерений будет, если София перестанет будоражить досадную, всем мешающую проблему Македонии.

В итоге в декабре в Европу послали ходоков от парламента, самых «европейских» и уважаемых. Формально — для консультаций в основных столицах насчет вероятных путей разрешения «болгарского кризиса», но фактически (на авось) — в надежде все-таки получить рекомендации по основному вопросу. Стамболов считал это столь важным и срочным, что инструкции его, в дальнейшем всё более эмоциональные, даже не оформлялись в парламентские формулировки. Просто и открыто: «Хоть из дерева, хоть из камня, но чтобы князя ты мне нашел, дурного, горбатого, какого угодно, а то мы тут все перебьем друг друга».

Но всё тщетно... Разве что в Лондоне как бы невзначай помянули, что вот, мол, есть у нас на примете замечательный парень — зовут Александр, фамилия Баттенберг, по-болгарски свободно говорит, — если нравится, благоволите! Но такой вариант, особенно с учетом позиции Гатчины, пройти не мог никак, да и в Лондоне это понимали, в связи с чем чуть позже, уже в апреле, «тетушка Вики» посоветовала «милому Сандро» еще раз отречься от престола, уже официально и при нотариусе, что он и сделал.

В общем, единственным — хоть каким-то — результатом тура по Европе стало как бы случайное (но на деле хорошо организованное интересантом и его приятелями) знакомство софийских политиков с молодым и голодным, а потому готовым на всё австрийским поручиком Фердинандом Саксен-Кобург-Готским, сразу взявшим быка за рога: дескать, готов «взять на себя тяжкий труд ввести Болгарию в Европу» и лучше меня на свете просто никого нет. А что до рекомендаций, мол, так я сам по себе, ни от кого, но только скажите «да» — и всё будет: и «тетушка Вики» одобрит, и «дядюшка Вилли», и «дядюшка Францль», и кузена Сандро тоже беру на себя.

ЕСТЬ ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ...

На самом деле всё было не совсем так. Даже совсем не так. Был Ферди не без достоинств, всерьез увлекался науками, и знатен был Ферди заоблачно, в родстве состоя решительно со всей Европой. Вот только «вся Европа» — узенький, в общем-то, семейный круг — считала нагловатого, с детства трусоватого и жеманного парня, к тому же бисексуала, что тогда официально не поощрялось, уродом в семье. Так что сообщение его всем дядям и тетям сразу после встречи с ничего не обещавшими болгарами — «Мне сделали предложение, прошу благословить» — понимания не встретило.

«Нет и нет, — телеграфировала Вдова утром 16 декабря премьер-министру лорду Солсбери. — Фифи совсем не подходит, даже для болгар, слишком эксцентричен и женственен». Через сутки она уже просто потребовала: «Важно, чтобы стало широко известно, что я и мое семейство не имеем ничего общего с абсурдными претензиями этого моего глупого молодого кузена».

Примерно в том же духе, только короче, высказался и кайзер Вильгельм, сообщив Бисмарку, что молодой Ferkel (поросенок), видимо, уже не знает, где брать деньги, если охмуряет «балканских крестьян». А «гатчинский узник», видевший претендента-инициативника лишь однажды, на своей коронации, и с тех пор вообще за человека не считавший, отлил в бронзе: «Кандидатура столь же комичная, как и лицо. Кокотка с маникюром, прости Господи». И только Франц Иосиф в беседе с графом Кальноки буркнул нечто типа: передайте, что со службы отпущу, но на нашу поддержку, пока не покажет, что всё серьезно, пусть не рассчитывает.

Принц Фердинанд Саксен-Кобург-Готский

Впрочем, сам Ферди всё о себе знал и совершенно не стеснялся; в одном из писем, собранных им в книге «Советы сыну», всё сказано вполне откровенно: «Я был большим лгуном, фальшивее и лукавее всех, по этой причине смог перехитрить самых тонких спекулянтов и самые хитрые коронованные головы». Но тем не менее другого кандидата действительно не было и не предвиделось даже в намеке, и Стамболов приказал начать переговоры, потому что лодку уже несло.

Разумеется, ситуация позволяла «первому регенту» не особо оглядываться на законы, и он не оглядывался. Виновницей всех бед и невзгод определили Россию, «русофильские» газеты закрыли, «русофобским» — дали карт-бланш на всё. Памятники, правда, не крушили (не было их еще), но вспоминать о роли империи в войне за независимость хотя и не запрещалось, но настоятельно не рекомендовалось. Допустимо было писать и говорить об этом разве что вскользь, но лучше — о «победе болгар с некоторой помощью союзников».

Такие же указания дали учителям и священникам. Аппарат шерстили, увольняя всех, кто работал при «оккупантах».