народ» и выучился говорить с самыми разными людьми. Собственно, учиться тут было нечему – просто его скромность, задушевность и ум тут же были видны. Вот и вступали с ним в разговор самые что ни на есть неразговорчивые люди. А он, ставя себя на равную ногу со всяким, кто ему был нужен, приступал тут же к делу, потому и находил почти всегда сердечный отклик.

– Со всеми претензиями к господину полковнику, – ответил унтер. – А нам с вами говорить не велено.

Он уже хотел уйти, но Александр не дал:

– Так ты ему скажи, брат, что мне книги нужны. Или пусть сам зайдет, а? Скажи, Александр Баранников, мол, просил.

Говорил он мягко, спокойно, лишь фамилию свою выкрикнул для соседа напротив.

Тон молодого заключенного понравился унтеру, и он кивнул, хотя утренней насмешки не забыл.

Похлебка оказалась сносной, и Александр ее съел. Съел он и кашу с куском говядины, а потом с удовольствием выпил кипятку. Александр научил себя быть во всём неприхотливым, когда готовился идти в народ. Поэтому сейчас поел он с аппетитом, а потом лег на соломенный сплющенный тюфяк и закутался грубым суконным одеялом. После еды и кипятка ему стало теплее, потом совсем тепло, и он заснул.

Странно, но приснилась ему самая драгоценная, самая прекрасная картина в целом мире: родной дом и сад.

Он увидел себя не в городском доме, а в деревенском, деревянном, с верандой, на которой он любил сиживать целыми часами, покачиваясь в кресле и держа книгу в руках. Веранда выходила прямо в сад.

Сад был прекрасен в любое время года, но особенно любил его Александр весной, когда всё пробуждалось, цвело, пело и как бы возглашало жизнь. И сирень – темно-фиолетовая, крупными гроздями облеплявшая кусты, пахнущая так, что сердце замирало от восторга, и черемуха, с ее свежим горьковатым запахом, и старые клены и липы с их первыми листьями – всё, всё было полно силы и красоты, и сердце само будто начинало петь. Всего, что росло и жило в саду, просто перечислить было нельзя, да и многого Александр по названиям не знал, особенно цветов, которые выращивал отец. Но то, что растила здесь сама земля уже несколько десятков лет и что в росте этом поддержали люди, – это Александр понимал, знал и любил. Конечно, в любви той он никому бы не признался, потому что умом считал это сантиментами, но когда оставался на веранде один и опускал руку с книгой, и смотрел, и слушал, и видел, и внимал, тогда его сердце переполнялось.

И вот однажды, когда он сидел так и, утомившись, задремал, то почувствовал сквозь сон, как кто-то коснулся рукой его волос. Прикосновение было легким, как дуновение ветерка, но он ощутил его.

Ему показалось, что это она, и сердце сразу проснулось и застучало, и сразу захотелось открыть глаза, но он побоялся. Если она увидит, что он не спит, – убежит сейчас же, немедленно…

«Соловушко мой», – услышал он легкий шепот, и опять рука прикоснулась к нему, а потом тихо прошуршало платье да скрипнула половица…

Он не утерпел и открыл глаза, но платье уже мелькнуло за кустом сирени. Ветка качнулась, с нее упали капли дождя, прошедшего недавно…

Хотелось броситься за ней, догнать… Но нельзя, нельзя, он не имеет права, потому что его ждет борьба, а не тихая семейная жизнь.

«Соловушко мой»…

А ночью он не спал, и соловьи гремели и захлебывались, томились и ликовали, и сад ликовал, и жизнь ликовала…

В это время другой Александр, царствующий, шестидесяти трех лет от роду, старший сын императора Николая I, сидел в кресле у просторного, необыкновенно искусной работы стола. Стол этот удивлял и просторностью, и резными тумбами тисового дерева – тумбы величественно и в то же время изящно опирались на пол и тончайшим сукном, покрывавшим поверхность стола, и множеством бронзовых и золотых принадлежностей для работы, которые стояли на этом сукне. Но не поразительные предметы, не сам стол занимали сейчас императора: он читал донесение министра внутренних дел и шефа жандармов графа Михаила Тариэловича Лорис-Меликова[37].

В донесении говорилось об аресте заговорщиков и о том, что в засаду, оставленную в квартире номер 11 дома 5/2 по Кузнечному переулку на углу Ямской, ночью попался еще один заговорщик из особо опасных – некто Колодкевич, который давно разыскивался полицией. Теперь можно считать, говорилось в донесении, что главные вожаки организации «Народная воля» находятся в казематах Петропавловской крепости.

Александр II усмехнулся, взял перо и в левом углу донесения начертал: «Браво».

В прекраснейшем расположении духа был в этот момент и полковник Никольский, бодро шагающий по гулким коридорам Петропавловской крепости. Начальник тюрьмы столь же бодро следовал за полковником, а за ними тяжело шел унтер.

– Значит, книги просил? – Никольский остановился перед дверью камеры, в которой сейчас спал Баранников.

– Точно так. – Унтер открыл двойные запоры.

– Темновато, однако. Еще бы лампу.

Начальник тюрьмы, тоже полковник, сделал пальцем движение в сторону, унтер кивнул.

– Сон нарушил? Извините, Александр Иванович. Не знал, что почиваете. Самочувствие, стало быть, хорошее?

– Превосходное.

Александр сбросил одеяло и встал.

– Присесть вам некуда, полковник, кроме как на кровать.

Он застелил тюфяк одеялом.

– Не беспокойтесь, я распоряжусь о стуле. – Полковник улыбнулся. – Как же вам без стула, Александр Иванович? Вам и письма надо писать, и распоряжения… Не так ли?

– Письма – да, а вот какие распоряжения вы имеете в виду, я не совсем понял. В смысле завещательные, что ли?

– Да что вы, что вы, – замахал руками полковник, – я к вам всей душой, а вы… И книги разрешу, и свидания. Можно и камеру другую, где не так сыро, где запашок-с не такой…

Принесли еще одну керосиновую лампу, стул. Полковник приказал как следует протопить печь:

– Видите, как я для вас стараюсь…

– Да ведь не без цели же, – ответил Александр. – Все эти блага, что вы мне посулили, будут исполнены, разумеется, при условии?..

– Приятно говорить с умным человеком. – Полковник вытащил из кармана шинели книжечку. – Не знакома вам сия вещица? Нет? Ее мы реквизировали у друга вашего, Михайлова Александра Дмитриевича[38]. Прелюбопытнейшие тут фамилии записаны, Александр Иванович! Представьте, почти полный список наших секретных сотрудников…

– То есть шпионов?

– Можно и так их назвать, но я предпочитаю название «секретный сотрудник» – звучит благозвучно. Итак, не можете ли вы сказать мне конфиденциально, кто это сообщает господину Михайлову эти фамилии? Учтите, дорогой друг, иных вопросов я вам ставить не буду совершенно… А мы за это постепенно приготовили бы вам оправдательные мотивы… Можно и побег за границу, если желаете… с соответствующим обеспечением… Вы бывали в Париже?

– Я был в Черногории, в отряде Пеко Павловича. Офицером. Также был косарем, грузчиком, молотобойцем. А вот предателем не бывал.

– О ваших